Шарабан мой, американка: выход Джоанны Стингрей из джунглей русского рока
Вышедшая в начале лета первая часть автобиографии Джоанны Стингрей заканчивалась свадьбой героини с гитаристом группы «Кино» Юрием Каспаряном в ноябре 1987 года и обещанием рассказать, что было дальше. Критик Лидия Маслова после знакомства со «Стингрей в Стране Чудес» с нетерпением ожидала продолжения невероятных приключений теперь уже замужней героини в стране уже бывших большевиков — и дождалась. И, разумеется, вынесла свое суждение — специально для «Известий».
Джоанна Стингрей, Мэдисон Стингрей
Стингрей в Зазеркалье
М. : Издательство АСТ, 2019. — 288 с. — пер. с англ. А. Кана
Былая эйфория, в поисках которой дочка богатых родителей из Калифорнии в 1984-м увязалась за сестрой в СССР (и получила в результате даже больше острых ощущений, чем ожидала), вроде бы не оставляет американку, однако эмоциональный градус постепенно, исподволь понижается, по мере того как к романтическим порывам примешиваются соображения бизнеса.
Отчаянная ковбойша и контрабандистка, с помощью невероятных ухищрений вопреки всем препонам ввозившая в Россию аппаратуру, а вывозившая — рок-музыку, всё больше легализуется, в частности, обрастает официальными документами. В самом начале «Зазеркалья» героиня, сидя в самолете, гладит пальцем удивительно рельефный штамп из Ленинградского загса (хотя и не совсем понятно, куда его могли поставить американской гражданке), а вскоре присоединяется к рок-номенклатуре, получив членский билет №5 Ленинградского рок-клуба: «...Держа в руках эту голубую книжицу, я чувствовала, что приобщаюсь к их величию».
Тем не менее «деловая» линия повествования не может полностью сгладить абсурдистский оттенок, неизбежный в рассказе о России, увиденной широко распахнутыми американскими глазами, особенно в той части, которая касается торговли советским совриском. После падения «железного занавеса» Стингрей, как заправский коробейник, решила наряду с музыкой разложить перед доверчивым американским потребителем изобразительное искусство и не прогадала. При этом прагматичная Америка предстает довольно простодушной страной, где находчивому художнику, как О. Бендеру, достаточно лишь не лениться подбирать деньги с пола. Так, поражает воображение наглая простота, сопровождающая рождение одного из художественных шедевров Сергея Бугаева-Африки: «— А это ты что делаешь? — с сомнением в голосе спросила я, глядя, как он накладывает толстый слой краски на дюжину самых обычных столовых салфеток из темной соломы и одну за другой прибивает их к стене. И вдруг все вместе они образовали крест. Я замерла в оцепенении».
По примеру своих друзей, легко покоряющих Штаты, Джоанна решает делать музыкальную карьеру в России и пускается в свой первый концертный тур с группой «Центр» — по Украине. Билеты плохо продаются, и певица вынуждена прервать гастроли, однако унывать ей не свойственно: «— В следующий раз мы их покорим, — по пути в аэропорт, подбадривала я своих ребят. — Все билеты будут проданы, будет полный аншлаг.
— За полный аншлаг, — подняв высоко вверх наполненный стакан, произнес Саша.
Навстречу его стакану я протянула свою бутылку с водой.
— За полный аншлаг!»
Читателям, привыкшим по первой книге к своеобычному переводу Алекса Кана, остается только недоумевать — действительно ли автор и переводчик считают, что аншлаг может быть не полным, а частичным, или это такая же тонкая лингвистическая шутка, как «первый дебют».
Как и первая часть, вторая обильно иллюстрирована, однако фотографии несколько более однообразны и не так забавны: скажем, вместо молоденького Бориса Гребенщикова, только что не без труда влезшего в красные «конверсы» с широкой ноги Джоанны, второй том украшен преимущественно изображениями самой певицы в различных любимых футболках и сценических костюмах, а также в не влезающим уже под футболку голым животом, в котором сидит соавтор книги — Мэдисон Стингрей, дочь Джоанны от второго русского мужа, барабанщика группы «Центр» Александра Васильева. С первым супругом пришлось постепенно расстаться друзьями после его честного ответа на прямой вопрос — что другие женщины на него просто бросаются и «отбиться от них невозможно».
Певица Джоанна Стингрей во время раздачи автографов. 1 сентября 1991 года
Из других обстоятельств своей личной жизни Джоанна Стингрей упоминает союз («творческий и профессиональный, а иногда и не только профессиональный») с клипмейкером Федором Бондарчуком. Но большую часть книги занимают рассказы о собственных концертах, съемках клипов, телевизионной деятельности, знаменитой акции «Не надо мусорить!», организации фан-клуба, актерском дебюте в фильме Романа Качанова «Урод». Чем ближе к финалу, тем больше «Зазеркалье» напоминает не волшебную сказку, а обстоятельный отчет о проделанной работе, безусловно, важной и полезной — такой, как помощь «Гринпису» и AESOPS (организации, занимавшейся информированием о СПИДе людей из группы риска), но в литературном плане пресноватой. Ничего не поделаешь: увлекательно рассказывать о добрых делах вообще значительно сложнее, чем о рок-н-рольном беспределе, который писательница больше восхищенно наблюдает со стороны, чем сама в нем участвует, — во второй части Джоанна наконец впервые решается попробовать алкоголь, чтобы не выделяться на фоне русских корешей, но в общем-то ничего интересного из этого не получается. Здоровый американский организм не ведется на провокации и отторгает всякие саморазрушительные демарши, с помощью которых только и можно понять загадочную русскую душу. В итоге биологическая программа материнства побеждает в 35-летней женщине романтическую тягу к дикой, опасной, не всегда комфортной, но такой захватывающей русской жизни. Американский рационализм берет верх над авантюрным «шилом в заднице», и, как следует поборовшись за экологию в России, будущая мать благоразумно решает, что ребеночка-то лучше растить на свежем воздухе. Уникальный в своем роде русский экспириенс калифорнийской мажорки после прочтения мемуаров выглядит как растянувшийся на десятилетие с лишним головокружительный аттракцион, вроде тех, за которыми отправляются в Диснейленд, — тот самый, в котором, по уверению Джоанны Стингрей, сумрачный корейский гений Виктор Цой был счастлив, как больше нигде и никогда.
