Вот это стул: приключения итальянца в России 1929 года
Итальянец Курцио Малапарте прожил недолгую по нынешним меркам — всего 59 лет, — но исключительно насыщенную жизнь. Герой Первой мировой в молодости был рьяным сторонником Муссолини, после прихода того к власти разочаровался в кумире и подался в троцкисты, несколько раз отсидел в фашистской тюрьме, едва не угодил в советскую; после Второй мировой съездил на поклон к Мао — и стал столь же пламенным поклонником нового вождя. Не умри Малапарте в 1957-м, вероятно, успел бы дописать и свой роман по мотивам реальной поездки в Москву летом 1929 года — прихотливый микс из реальности и вымысла, ныне впервые изданный на русском языке. Критик Лидия Маслова погрузилась в этот странный текст — специально для «Известий».
Курцио Малапарте
Бал в Кремле
М.: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2019. — 347 с. Пер. с итал. А.В. Ямпольской
В сложных сюжетных переплетениях «Бала в Кремле» трудно разобраться без помощи специалистов, и она в этом первом издании на русском языке оказана очень квалифицированно. Три вступительных статьи, обширные комментарии и примечания Стефано Гардзонио, Михаила Одесского и Натальи Громовой проливают свет на непредсказуемую и парадоксальную личность Курта-Эриха Зуккерта (так назывался при рождении будущий пижон и авантюрист, сын саксонского фабриканта и красотки из «Ломбардии лукавой», позже где-то вычитавший, что «Малапарте» — исконная фамилия Наполеона), а также содержат массу документально подтвержденной фактуры, которая под раскованным пером образно мыслящего итальянца порой расцветает довольно фантастическими арабесками.
Само название «Бал в Кремле» не стоит понимать буквально — этот бал по степени художественного обобщения не намного реальнее булгаковского «Великого бала у сатаны». Во-первых, пресловутый бал происходит напротив Кремля, в британском посольстве на Софийской набережной, а во-вторых, как пишет в своей статье Михаил Одесский, «Кремль в романе Малапарте — не древний архитектурный комплекс в центре Москвы, а символическое обозначение главного героя: "...не отдельный человек, не мужчина или женщина, а социальная группа: коммунистическая аристократия, занявшая место существовавшей при старом режиме русской аристократии"».
Впрочем, в романе Малапарте есть и вполне похожий на всамделишного Михаил Булгаков, и прототип барона Майгеля, невольно предоставившего для воландовской вечеринки свою жилплощадь. Это уполномоченный коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним сношениям Борис Штайгер, один из непременных участников светских мероприятий, где писатель встречает множество представителей или, как он любит говорить, «экземпляров» красной аристократии и богемы. Помимо сплетен о великосветских номенклатурных романах (например, между дипломатом Львом Караханом и балериной Мариной Семеновой) «Бал в Кремле» содержит и личную любовную линию, которой посвящена статья Натальи Громовой «История Марики Ч.» (Чимишкиан). Однако если бы не подробная громовская статья, образ Марики мог бы остаться вообще незамеченным на общем колоритном фоне: ну, гуляет с писателем какая-то 16-летняя глупышка, которую выделили ему в помощь как секретаршу-переводчицу для работы с советскими архивами.
Когда лирический герой пытается говорить с Марикой на какие-то абстрактные темы, складывается впечатление, что ее словарный запас практически исчерпывается двумя возмущенными фразами, которыми она пытается осадить своего экстравагантного спутника, склонного к провокативным поступкам и рассуждениям. На все его выходки Марика реагирует либо английским «You pig, you dirty pig», либо французским «Toujours tes idees ridicules». Да и сам Малапарте, описав внешние достоинства любимой в присущей ему изысканной манере старинного живописца («темноволосая, с рыжиной в черных волосах, как у шотландских сеттеров, оттенка жженого черного; глаза у нее тоже были черные, но жженого красного, белок появлялся лишь во внешних уголках глаз — маленькое белое пятнышко, блестящая эмаль»), в какой-то момент начинает над барышней откровенно издеваться. В одну из прогулок они заходят в часовню Иверской иконы Божией Матери, и герой портит девушке благоговейное настроение, цитируя фразу из анекдота про мужика, который молился за Сталина так же, как раньше молился за Николая II. Это один из двух упоминающихся в романе советских политических анекдотов: второй — про попа и Луначарского, читающего антирелигиозную лекцию в пасхальную ночь.
Христос — один из важнейших персонажей «Бала в Кремле», а возможно, такой же главный его герой, как и пресловутый коллективный Кремль. Тут вспоминается фильм «Запрещенный Христос», в 1951 году снятый Малапарте по собственному сценарию, по которому можно судить, насколько автора волнует неразрешимый вопрос: правильна ли христианская идея необходимости страдать и умирать за других и не является ли более возвышенной и очистительной смерть «ни за что, а просто так». Религиозно-философские беседы об этом Малапарте ведет и с симпатичным ему наркомом просвещения Анатолием Луначарским, которого на страницах книги часто затмевает его супруга, актриса Малого театра Наталья Розенель, фигурирующая под названием «мадам Луначарская» исключительно в платьях от Скиапарелли и в казенной машине мужа в окружении молодых офицеров. В романе она предстает какой-то советской Мессалиной, хотя именно этот пошлый древнеримский референс Малапарте не использует. Если мадам Луначарскую и называют шлюхой, то куртуазно, по-французски. На этот язык светские персонажи «Бала в Кремле» переходят так же часто и непринужденно, как «Войне и мире», а одна из сцен едва ли не списана с салона Анны Павловны Шерер, только разворачивается она на блошином рынке посередине Смоленского бульвара, где обнищавшие люди «из раньшего времени» распродают жалкие остатки своих сокровищ.
Здесь Малапарте встречает одного из самых полезных второстепенных персонажей, которого называет князем Львовым, последним председателем Государственной думы. Но дело даже не в том, что Львов был в реальности, напротив, первым председателем Временного правительства, а в том, что почивший в 1925 году в Париже князь решительно не мог встретиться итальянскому фантазеру в Москве 1929-го. Вполне возможно, и позолоченное кресло, которое Львов несет на голове продавать, — чистейшей воды выдумка, однако это кресло писатель использует очень продуктивно, превращая его и в социологическую метафору неминуемого развращения взявших власть революционеров, и в символ смерти. Мифический князь Львов вспоминает кресло, в котором умер Ленин в Горках: «Старое домашнее кресло, какие имелись в доме у каждого русского буржуа. С выцветшей, рваной обивкой, с засаленными спинкой и подлокотниками», — и делает сравнение в пользу своей аристократической мебели: «Не каждому дано умереть в позолоченном кресле <…> Скажу вам, что позолоченные кресла вновь входят в моду. Вскоре все герои революции захотят сидеть в таких креслах. Вечно одно и то же!»
Кресло высится и в центре грандиозной сюрреалистической галлюцинации Малапарте: «Вся Советская Россия казалась мне теперь призраком гигантского кресла, одиноко возвышающегося на фоне убогого пейзажа коммунистической революции с зубчатыми колесами и дымящимися трубами. Мне чудилось, будто в этом гигантском кресле восседает крохотная мумия ребенка со светящимся фарфоровым личиком, с изгрызенными мышами левым ухом». В этом видении, кроме похода на «блошку», причудливо преломляется и многократное посещение писателем тогда еще деревянного мавзолея Ленина, на одном из которых «Бал в Кремле» и обрывается. Такое ощущение, что писателю на десятый раз все-таки наскучило наблюдать склонившиеся над «хрустальным гробом» унылые лица русских бедняков, и неусидчивый Малапарте с его туристической жаждой новых впечатлений просто бросил книгу, начав придумывать, куда бы ему еще сгонять встретиться с интересными людьми: поглядеть в Китае на Мао Цзэдуна он еще успел, но дневник его поездки с нарциссичным названием «Я в России и в Китае» был опубликован уже посмертно.
