«Когда узнал, какие артисты заняты, сразу все сомнения отпали»
Мат допустим в кино, но категорически неприемлем в театре, уверен Роман Мадянов. Заслуженный артист России не стесняется учиться у молодых и помнит, как подглядывал из-за кулис за работой великих. Сегодня он настаивает, что нужно в России снимать много разных фильмов, в том числе детских. Сейчас актер занят в сказке, где играет царя. А 26 мая в прокат выходит комедия Егора Михалкова-Кончаловского, в которой у Мадянова тоже весьма колоритный персонаж, о чем накануне премьеры он рассказал «Известиям».
«Нагиев ищет себе героев по своему диапазону»
— Егор Михалков-Кончаловский не замечен в комедиях. Каково вам было с ним осваивать этот новый для него жанр на съемках картины «Мой папа — вождь»?
— Замечательно. Я удивился не меньше вашего, когда вдруг увидел название фильма и кто режиссер. Сразу скумекал: если Егор нашел историю интересной и на это согласился, значит, естественно, мне будет любопытно в этом работать. Когда приглашает Михалков-Кончаловский, тут артиста и уговаривать-то не надо. Дай бог, чтобы никто из другого проекта не перебил, не помешал бы, чтобы просто всё срослось. Потому что Егор бесконечно талантливый человек.
Я не имел счастья с ним работать, поэтому для меня иметь в своем арсенале его картину было бы приятно. А когда узнал, какие артисты заняты, сразу все сомнения отпали. Федор Добронравов — мой сосед любимый, Дима Нагиев — блистательный артист. Он всегда шел каким-то своим особым путем. Нагиев очень давно в этом бизнесе, у него непростая судьба.
Дмитрий Нагиев в фильме «Мой папа — вождь»
— Он заслужил свой успех?
— Абсолютно. Он невероятный трудоголик. Разные этапы в его жизни были, но он не уходил из профессии, не терялся нигде и остался востребованным. Шоу-бизнес, не шоу-бизнес — один разговор. Но ведь он нашел замечательный выход, и в последнее время у него выходят фильмы один за другим. Дима сейчас абсолютно востребованный артист. Мы пересекались с ним на нескольких проектах.
— В «БУМЕРанге» у Петра Буслова вы снимались с ним вместе.
— А до этого была «Охота на изюбря», замечательная история. Самое главное, что Дима не боится брать острых и ярких персонажей. Нагиев ищет себе героев по своему диапазону. Ничего, кроме уважения и восхищения, это не вызывает.
— Вы можете из отрицательного героя сделать обаятельного. Вам важно найти что-то человеческое в негодяе, подлеце?
— Обязательно, а зачем же играть плоскость? Для вас это негодяй. А для меня — нет. Я не изобретаю велосипед, это Станиславский. Он говорил: в хорошем ищи плохое, в плохом — хорошее. Всё просто элементарно. Если ты играешь конченную мразь, всё равно найди в персонаже то, за что ему можно было бы хотя бы пожать руку. Сволочь, скотина, тварь, но любит детей. Либо хороший человек, правильный, жену любит, но такая зануда! Убил бы.
Вот и мой Мормышкин у Егора Михалкова-Кончаловского, казалось бы, бяка. Вроде строит козни герою Дмитрия Нагиева. А тем не менее — добрый по натуре человек. Он искренне не понимает, зачем ему надо поступать жестко. Но его заставляют всё время делать что нехорошее. Естественно, в конце он встает на путь исправления. Вот такой поворот на позитив меня всегда привлекает в роли.
«Я говорил Андрею Звягинцеву, что могу сыграть то же самое без мата»
— Чем вас можно соблазнить? На какие роли вы соглашаетесь?
— Соблазнять меня не надо. Главное, чтобы была замечательная история. Вот и всё. К огромному сожалению, мне сейчас приходится всё чаще и чаще отказываться от того, что подчас нереально даже читать. Первая страница, и дальше можно не продолжать.
— Что в сценариях не так?
— Я открываю сценарий, а там — сплошной мат. И это не предмет юмора. Люди общаются матом.
Кадр из фильма Андрея Звягинцева «Левиафан»
— Ну что вы такой немодный! Мат сейчас как символ свободы.
— Что это выражает? Хорошо, я матерился в «Левиафане». Хотя я говорил режиссеру Андрею Звягинцеву, что могу сыграть то же самое без мата. И зритель однозначно поймет, что я хотел сказать, даже не произнося это. Но он сказал: «Нет, потому что у тебя особый мат, у тебя решение мата другое».
— Вы против мата на экране?
— Я считаю, что мат может иметь место в кинематографе, потому что кино предполагает некую документальность, как бы мы ни лукавили. Тем не менее даже в этой ситуации мат может быть, как песня. В драматическом произведении вдруг артист «запел». Герой говорил-говорил прозой, и вдруг — всё! Закончилась аргументация. Он дошел до такой степени, когда не может выражать свои мысли, кроме как спеть эмоционально. Так же должен рождаться мат в кино. Когда закончились силы, слова, аргументы.
— Вот тогда ты как артист имеешь право?
— Да. И не то, что я горжусь, что я такое играл. Вовсе нет. Для меня мат категорически неприемлем на театре. Нельзя, не имеешь права. Отхаркайся там, на входе у урны, зайди в театр и получи от него удовольствие. Вот что такое театр.
Кино совсем другая история. Когда я открываю сценарий, где разговаривают на плохом, на грязном мате, я отказываюсь сниматься в таком кино. Даже если я перейду на какие-то меркантильные вещи или махну рукой: «А, ладно, никто не увидит», — как раз вот это увидят все.
— Вы начали сниматься с детства. Я обожаю вашу первую роль в фильме Георгия Данелии «Совсем пропащий». Со временем вы не стали легче относиться к своей профессии, потому что уже можно просто на мастерстве выехать? Или каждый раз надо работать над собой, осваивать новое?
— Обязательно надо работать. И сейчас я продолжаю учиться, даже у молодых артистов. Понимаю, что да, педагоги чему-то их не научили.
— Тогда чему вы можете у них научиться?
— Чему? (Улыбается.) В отличие от педагогов, которые, к сожалению, во многом их не научили, еще существует такое понятие, как талант. Его боженька просто поцеловал в затылок и что-то подарил. Пусть детальку, которую потом надо было просто педагогам развить, но они этого не заметили. А я вижу, это папа с мамой и поцелуй Бога, а не педагоги старались. И мне уже интересно, как это у него получается. Я присматриваюсь и понимаю или, наоборот, не понимаю. Тогда думаю: «Эх, парень, тебе бы сейчас хорошую школу театральную, чтобы подкрепить себя».
— Вы о нем думаете?
— Думаю. «Тебе бы поучиться чуть-чуть, чтобы не три эмоции было, а хотя бы десять». Я уже молчу про сорок, пятьдесят.
— Вас же тоже боженька поцеловал.
— Наверное, где-то поцеловал. Но мне еще и повезло, потому что был учитель хороший — мой отец, Царствие ему небесное. Он заставил меня пойти в театральную школу, а там педагоги были. Потом Георгий Николаевич Данелия, которого я считаю своим вторым учителем. Затем преподаватели в театральном вузе. Я всех их помню, всем им благодарен.
«Наташа Гундарева помогла мне получить квартиру»
— Кто для вас был ориентиром в профессии? На кого вы хотели равняться?
— При том иконостасе, который у меня был с детства и появился потом, как же я могу обойтись одним именем? С первой роли в кино дядя Женя Леонов. На Театре Маяковского я в кулисах подглядывал за тем, как работает Наташа Гундарева. Никогда не забуду Армена Борисовича Джигарханяна, Николая Николаевича Волкова, Игоря Леонидовича Охлупина, Татьяну Михайловну Карпову, Владимира Яковлевича Самойлова, Бориса Тенина, Лидию Сухаревскую. Что вы! Там просто шприцом в тебя вгоняют восторг и науку. Гении великие на сцене, стой и только глаза да уши открывай, и впитывай. Собирай в копилочку.
— Вы заговорили про Евгения Леонова. Некоторые считают, что вы преемник Евгения Павловича в кино. Согласны?
— По похожести? Не знаю. Думаю, что сравнениями заниматься не надо. Хотя меня очень часто сравнивали с Евгением Павловичем. Как и с потрясающим русским актером Виктором Павловым. В каких-то моментах, деталях, возможно, я могу напоминать кумиров, но мы абсолютно разные артисты. Вообще мне только гордиться остается.
Виктор Павлов играл моего отца в последней картине моего детского этапа «След на земле». А Наташа Гундарева играла мою маму. А через два года я оказался в Театре Маяковского, студента ГИТИСа пригласили участвовать в спектакле. Наташа, когда увидела меня, воскликнула: «О! Сынок пришел!» А позже Наташа Гундарева помогла мне получить квартиру. Она была удивительным человеком.
— Ее очень любил главный режиссер Театра Маяковского Андрей Гончаров.
— Наташу любил не только Андрей Александрович, ее любил весь Советский Союз.
— Она одна из немногих могла мириться с его сложным характером. А как у вас складывались с ним отношения?
— И я также мирился, потому что понимал его. Кто-то боялся, воспринимал это на свой счет и уходил. Тот же Евгений Павлович Леонов не смог в таком режиме существовать. А кто-то мог с этим работать. Я знал: если Гончаров не кричит, значит, ты ему безразличен. Если орет, придирается, значит, чего-то хочет добиться именно от тебя. Ты ему продолжаешь нравиться.
— Почему вы ушли из Театра Маяковского?
— Во-первых, ушел из жизни Андрей Александрович Гончаров. Человек, который брал меня в театр, который сделал меня театральным артистом. И перед ним я свой долг выполнил.
После его ухода на театре началась другая жизнь, пришел новый человек. И не срослось. Поэтому ни дешевых актерских истерик, ни скандалов — спокойно листочек на стол руководителя положил и вышел.
— Вы следите за судьбой театра теперь?
— Я видел рецензии, снятые сюжеты о постановках, наблюдал то, что происходило. Никакого отношения к русскому театру это, к сожалению, не имеет. Да и в театр больше не было желания пойти.
— Какой театр сохранил свои корни?
— Малый театр. Пока он единственный продолжает стоически держать оборону.
— Оборону от чего?
— От пошлости, от того, что это русский театр, который любит и борется за своего зрителя.
Художественный руководитель Театра имени Маяковского Андрей Гончаров и актер Роман Мадянов, 1990 год
— А некоторые посмеиваются и называют Малый театр заповедником искусства. Что бы вы таким насмешникам сказали?
— Когда-нибудь нас всех начнут черви жрать. Заповедник? Да! Я думаю, они быстрее будут заповедником, чем Малый.
Думаю, худруку театра Юрию Мефодьевичу Соломину очень сложно в таких условиях. Но надеюсь, скоро наступит время, когда будет произведена переоценка ценностей. Потому что надо уже театром заниматься всерьез.
— По-прежнему спасать русскую сцену будет классика — Островский и Чехов?
— Почему, необязательно. Это можно делать с авторами куда более современными. Я не верю, что нет пьес. Литературные институты выпускают писателей, драматургов. И где они? Надо просто начать интересоваться, читать, смотреть, делать что-то. Надо пытаться поднимать уровень от пола.
— Вы не хотите вернуться в труппу театра?
— Не хочу. Я 25 лет прослужил на Театре Маяковского, хватит.
«Меня волнует то, что происходит в моей стране»
— Вам свобода больше по душе?
— Да, я уже привык к свободе. Не служу нигде, играю в антрепризах. Но за каждый спектакль отвечаю. Я выкладываюсь и верю, что хоть немножечко какого-то добра, улыбки, хорошего отношения я зрителям отправил. Значит, выполнил свою задачу.
Сейчас надо делиться добром и улыбками. А то столько ненависти, неприятия везде. Это надо заканчивать, и жестко.
— А как вы оцениваете ситуацию отечественного кинематографа? Он идет ко дну или есть перспективы?
— Не знаю, куда мы идем, но придем мы туда первыми. Это текст Наташи Гундаревой из спектакля «Агент 00» Генриха Боровика. «Вы знаете, куда мы идем?» — «Я не знаю, куда мы идем, но придем мы туда первыми».
На съемках фильма «Мой папа — вождь»
— Оптимистично.
— Я думаю, что при наличии бесконечных талантливых людей наш кинематограф найдет выход из этой ситуации. Потому что наша страна могла и умеет создавать истинные произведения искусства. СССР это доказал. Было великое советское кино. Это признавали во всем мире. Значит, и российское кино может быть таким. Надо просто собраться и приступать к делу. Сейчас начинают снимать сказки. Я сам приглашен Сергеем Сельяновым в картину «По щучьему веленью». Снимает режиссер Александр Войтинский. Буду играть Царя. Было уже четыре съемочных дня. Получил огромное удовольствие от процесса.
— Так на чем же может воспрять духом отечественный кинематограф?
— Вы понимаете, идей для работы множество. Открывайте книжки, русские народные сказки, сюжеты которых у нас воруют иностранцы и переделывают на свой лад. Так что же мы-то сидим?!
Надо снимать много разного кино, а зрители скажут, что им нравится, а чем недовольны. Я только радоваться этому обстоятельству буду. Сразу ничего не происходит. Глаза боятся, руки делают. Значит, сядем и будем делать кино такое, какое ждет зритель. «Пилите, Шура, пилите».
— Как вы относитесь к тому, что Запад объявил санкции на русскую культуру?
— Меня совершенно не интересует и не волнует, что думают о нашей культуре на Западе. Меня волнует то, что происходит в моей стране, вот и всё. Я хочу, чтобы здесь всё было нормально и спокойно. Сами разберемся, сами выясним. И не надо нам указывать.
