«После «Бригады» меня начали узнавать на улицах и брать автографы»
Ян Цапник считает, что высший пилотаж в профессии достигается только посредством службы в театре, а комедийная роль требует самого серьезного существования на сцене. Сегодня он может себе позволить отказаться от роли, большинство своих фильмов считает учебой и ждет оригинальных сценариев. По случаю премьеры сериала «Модный синдикат» на more.tv и СТС актер рассказал «Известиям» о своих экспериментах с модой, работе в БДТ и превратностях актерства.
«У меня 300 с чем-то фильмов, из них пять- шесть хороших»
–– Ваш герой, модельер Ланской — человек искусства: одновременно вальяжный, суетливый, принципиальный, но вынужденный то и дело идти на компромисс. Насколько хорошо вам знаком этот типаж — действовали строго в соответствии со сценарием или добавили что-то свое?
— Вся жизнь импровизация, в кино — тем более. Редко встретишь сценарий, где все детально прописано, поэтому каждый раз приходится наращивать на скелет мышцы и плоть. Но мы как-то сразу договорились с продюсерами сериала, что я буду играть совершенно сумасшедшего человека, фанатика своего дела с маниакальной ему преданностью.
— Насколько вам знаком мир моды?
— У меня в детстве было два случая с ним познакомиться. Когда мне было девять лет, кто-то научил меня вязать крючком, и я связал трехметровый шарф, но не знал, как его закончить этим самым крючком, поэтому додумался просто завернуть и прострочить на швейной машинке. Шарф мне очень пригодился — если какая-то девочка меня звала на день рождения, я отрезал кусок шарфика (он из голубого мохера был), застрачивал и дарил.
Потом пострадал из-за Гойко Митича. Кумир нашего детства из фильмов про индейцев щеголял в замшевой рубахе с бахромой, и мне захотелось иметь такую же. Родителей дома не было, я лег на пододеяльник, обвел себя, вырезал и понял, что надо было резать левее либо правее, тогда на одном полотне получилось бы два силуэта, а так в центре пододеяльника — дыра. Я думаю: «Да ладно, уже терять нечего». Перевернул, тоже обвел, вырезал, всё это сшил. Замочил в тазике с гуашью, чтобы покрасить, но не хватало бахромы на рукава.
Решил отрезать от ковра: режу и ничего не понимаю, она сыпется и сыпется. В итоге до конца дорезал, но тут пришли родители, и я услышал много нового о себе.
Но если серьезно — когда готовились к проекту, я посмотрел байопики и документальные фильмы про знаменитых модельеров — Лагерфельда, Диора, Ива Сен-Лорана. Неистовые, сумасшедшие все они, фанатики своего дела.
— Сериал уже посмотрели некоторые представители фэшн-индустрии. Александру Васильеву очень понравилась актриса Мария Горбань, создавшая образ звезды британского телевидения 1990-х годов Джоанны Ламли.
— Маша не может не нравиться. Она прекрасный человек, верный товарищ, великолепная актриса и замечательный партнер. Из тех, что никогда не исчезают, не бросают, она всегда подыграет за кадром, поддержит и поможет.
— Вы сейчас один из самых востребованных актеров. По какому принципу отбираете проекты, часто ли приходится отказывать?
— Да, сейчас я могу себе позволить отказаться от роли. Не то чтобы очень часто, но меня никто не заставит сниматься в заказухе или в проекте с плохим сценарием, где нечего играть и нет истории. Хотя в самом начале моей кинематографической карьеры я несколько раз плюнул-таки в вечность. С тех пор я все переосмыслил — если сценарий бесталанный, откажусь.
— В какой момент на вас свалилась всенародная слава — это произошло после «Горько!» Жоры Крыжовникова или «Последнего министра» Романа Волобуева?
— Даже не знаю... Я так устроен: у меня 300 с чем-то фильмов, из них пять-шесть хороших. Все остальные я расцениваю как учебу, я ведь студент до конца жизни — хочу учиться чему-то новому, стараться сыграть то, что еще не играл. А вообще какая-то известность пришла ко мне, когда я служил 14 лет в моем любимом театре — Большом драматическом и когда снимался в передаче «Сказка за сказкой»: девочки писали письма, дарили подарки. После «Бригады» начали узнавать на улицах, брать автографы, фотографироваться. И это приятно. Значит, зацепил мой персонаж, запомнился.
«Многие театры стали театрами формы — это неправильно»
— Фазиль Искандер говорил, что юмор — «это след от человека, заглянувшего в пропасть и отползающего обратно». Что думаете о современной русской комедии, какова доля трагического и комического в ваших ролях, например в том же «Последнем министре»?
— Когда обезьяна расхохоталась, увидев себя в зеркале, родился человек. Мы иногда очень серьезно относимся к себе, к своим работам, а люди ржут, потому что дико смешно наблюдать, когда актер что-то делает на зверином серьезе. Чувство юмора и самоирония спасают актеров от самовлюбленности и фальши. Как только актер начинает кривляться, сразу же пропадает обаяние. Поэтому и в комедии существовать надо только по-настоящему, тогда это трогает зрителя, цепляет. Яркий пример в «Последнем министре» — роль моего прекрасного друга Сережи Епишева, он и комичен, и трагичен, его жаль до слез.
— Когда работали над образом министра, изучали повадки конкретных чиновников или это собирательный образ?
— Образ, конечно, собирательный, а на чиновников я насмотрелся в БДТ на банкетах. К нам приходили все. В чем-то они нелепые были, в чем-то убедительные, кто-то оказывался абсолютно нормальным человеком.
— Раз мы заговорили о БДТ, расскажите о тех временах. Говорят, у вас даже есть футболка с Товстоноговым и надписью: «Бывших бэдэтэшников не бывает».
— Театр стал мне домом, а все актеры — родными людьми. БДТ был для меня школой жизни, которую не купить ни за какие деньги. Когда какой-нибудь молодой актер приходит на площадку и ни бум-бум, потому что он не обучен, это не его вина, это его беда. Я помню запах театра, запах кулис.
Я жил в общежитии Большого драматического театра. В нашей комнате когда-то жили Татьяна Доронина с Олегом Басилашвили, пока они еще были вместе, и дядя Паша Луспекаев жил. У меня какие-то подарки от старых артистов остались. Кирилл Юрьевич Лавров подарил мне халат, Валентина Павловна Ковель — рюмочку из глины под коньяк, Ниночка Усатова скатерть подарила, Владислав Игнатьевич Стржельчик — ботинки свои концертные, это было так приятно. Хотя они на размер меньше, это память на всю жизнь. Но самое главное: у нас ни черта не было, мы репетировали, ездили на гастроли за границу, попадали во всякие дурацкие истории, но мы были счастливы.
— Можете вспомнить какие-то забавные истории, происходившие с вами на гастролях?
— Ой, чего только не творили-то! В Израиле было три дня выходных, что опасно для молодых актеров. Я всегда говорил: «Выпить мы и в гостинице сможем, но чего там сидеть-то? Пойдем в цирк, пойдем в музей». Вечером иногда мы расслаблялись. Проезжая рядом с израильским блокпостом, подумал: «Загадаю желание». Ну и загадал желание. Взял в лизинг у араба за $10 осла и арафатку, оторвал громадную пальмовую ветвь, грязная такая была. Въезжал на блокпосты, пел: «Эйсана, эйсана, сана, сана, сана» и кричал: «Привет, я вернулся». Конечно, забрали. Потом отпустили.
— В театр не хотели бы вернуться?
— Моего театра уже нет. К сожалению, театра Товстоногова нет очень давно. А если идти в другой театр — надо идти к кому-то. Есть предложения, но после пяти главных ролей с прославленными небожителями, гениальными актерами, которые научили меня профессии, не хочется играть в плохой пьесе. Все мы ремесленники поначалу, но кто-то остается ремесленником на всю жизнь, а кто-то начинает уже по высшему пилотажу летать. Многие театры стали театрами формы — это неправильно. Чем больше форма, тем меньше содержание.
«Я люблю сидеть в окопе с банкой тушенки, а не на вышке»
— Чего не хватает в современном кино? Истории, может быть?
— Мне не хватает хороших сценариев, потому что со сценариями беда, настоящая беда. Когда начинаешь читать некоторые такие «творения», думаешь: ну всё, приплыли! Деградация полная. Нужны идеи, самобытные, оригинальные, а не суррогат. Сейчас выросло поколение молодых и уже профессиональных операторов, актеров, режиссеров, но главное в кино не актеры, а сценарий. Это основа основ.
— Бывает, что актер вытягивает плохой сценарий?
– Нет, не бывает. Я не понимаю актеров, которые говорят: «Да, фильм — фигня, но я там хорошо сыграл. Видели, да?» Это самообман. Кино — это искусство коллективное. А если плохой сценарий, то никто и ничто не спасет фильм или сериал от провала.
– Не хотели попробовать себя в режиссуре?
– Никогда.
– Почему?
— Я люблю сидеть в окопе с банкой тушенки, а не на вышке. Я получаю удовольствие от актерства, а быть режиссером, настоящим режиссером — огромная ответственность и тяжелый труд.
— Как известно, вы продолжатель актерской династии, и ваша дочь тоже пошла по актерской стезе. Не отговаривали ли дочку идти в актерство? Все-таки непростой хлеб.
— Ну а как отговаривать? Мама и бабушка мечтали, чтобы она поступила в университет. Жена у меня кандидат наук, востоковед, изучала китайский язык. А я только материться могу на всех языках, наверное. Но Лиза решила сделать всё по-своему. Мы просто дали ей свободу выбора.
Сейчас Лиза учится на втором курсе в «Щуке» у замечательного мастера Михаила Петровича Семакова. Я иногда смотрю видео, которые дочка присылает мне, и думаю: «Ешкин кот, а я, наверное, так уже не смогу сделать». Не в силу возраста, а из-за разности восприятия, Я очень рад за Лизку, потому что она в чем-то обогнала и своего дедушку, которого уже, к сожалению, нет, и меня. Это очень здорово. Дети должны быть лучше своих родителей.
— Сегодня молодому актеру лучше ориентироваться на театр или на кино?
— Не устаю повторять: если ты решил уйти в кино сразу после института, значит, всё себе обрезал, только в кино и будешь сниматься. Чтобы стать настоящим актером, а не ремесленником, надо послужить в театре, почувствовать сцену, увидеть глаза зрителей, набраться опыта, окрепнуть. Ну а потом можно и в кино. Главное, сделать правильный выбор и оставаться человеком, даже в самые темные времена.