«Ни один русский не позволит тебе коснуться своей души»
Главный Андрей Болконский XXI века, естественно, в британской экранизации «Войны и мира», Джеймс Нортон рассказал «Известиям» о загадочной русской душе и объяснил, почему его подавляет Эрмитаж. Актер приехал в Россию представить свою новую работу — драму Уберто Пазолини «Один на один», где он сыграл умирающего отца при маленьком сыне. Сам артист считает фильм жизнеутверждающим.
«Большую часть своей жизни я очень боялся смерти»
— Ваш фильм выходит в пандемию, а тема у него невеселая. Не было ли мысли перенести премьеру на более радостное время? Или оно уже никогда не наступит — что думаете?
— Ну, насчет последнего вопроса — даже не знаю. Надеюсь, наступит (смеется). Думаю, у нас всех останутся шрамы на всю жизнь. Но в этом всё равно будет позитивный момент, потому что мы будем знать, что это прошло. Всё кончено. Этот позитивный момент нас всех будет как-то спасать. Может, мы извлечем какие-то важные уроки для себя. Например, я не знаю, как в России, но в Англии мы поражаемся тому, как проявляет себя в этих условиях молодое поколение, какое оно мужественное и по-хорошему возбужденное сейчас. Мы-то думали с прискорбием, что это такие беззаботные фаталисты, у которых одни вечеринки и тусовки на уме, а они такие серьезные, ответственные ребята!
Что касается фильма, то мы же его сняли до пандемии. Это было лето 2019 года. И мы понятия не имели, что вскоре случится. Да и никто этого не мог предвидеть. Мы отложили релиз в Великобритании, но не потому, что думали, что фильм получился мрачный для своего времени. Да, он трагичный, в нем затрагиваются не слишком радостные темы. Но мы не планировали делать — и не делали — фильм о смерти. Это не гимн депрессии и увяданию. Это трогательная и величественная история любви отца и сына. Мы все надеемся, что после этого фильма зритель испытает чувство воодушевления, что он найдет в себе мужество позвонить тем, кого он любит, но кому почему-то не решался позвонить раньше. Или что он просто крепко обнимет их, если они рядом. Мне кажется, это прекрасный месседж во время пандемии. Сейчас особенно важно быть с теми, кого любишь, и поддерживать их.
— Представьте, что вы зритель этого фильма. Как бы вы сформулировали, с чем вы вышли из зала после просмотра? Ну или если посмотрели фильм на Wink, где он тоже скоро появится?
Кадр из фильма Уберто Пазолини «Один на один»
— Для меня, как для актера, как для человека и для 35-летнего мужчины, потому что мне столько было, когда мы снимали этот фильм, это было вот что. Большую часть своей жизни я очень боялся смерти. Я бежал от нее, уничтожал самого себя этим ужасом смерти, самой мыслью о ней. Я подавлял ее — звонил по телефону кому-нибудь, выпивал. Что угодно, только бы не думать о ней! И мне кажется, путь Джона, моего героя в фильме, состоит в том, что он находит в себе силы жить с этой смертной памятью. И при этом все-таки жить! Быть со своим сыном, наслаждаться каждым мигом, который они проводят вместе. Это бытие, наполненное любовью и чудом. В самом начале фильма он говорит: «Мне везде видится смерть! Как будто она коснулась всего на свете, всё поражено ею!» Эти слова как нельзя лучше передают внутреннее состояние Джона. Но в итоге мы приходим к некой положительной идее. Да, мы все однажды умрем. Мы действительно носим в себе смерть. Но это не должно определять наше бытие. Это просто факт, он не должен отягощать нашу судьбу. Наоборот, пусть наша жизнь от этого станет еще богаче и насыщеннее!
— Вы часто снимаетесь в костюмных драмах, и таких фильмов становится всё больше. Их все любят, оставляя реалистическое кино, как кино «Один на один», фестивалям. Как думаете, не становится ли такое кино попыткой убежать от реальности?
— Мне кажется, это никак не связано с реализмом или натурализмом, которого кто-то может бояться. Просто есть независимое кино, оно — другое. К несчастью, наша индустрия сейчас меняется. Контент стал очень доступен, и зрители выбирают дорогие блокбастеры, снятые за большие деньги, а независимому кино приходится особенно нелегко. Фестивальному кино приходится довольствоваться всё меньшим и меньшим местом в жизни общества. Но не думаю, что разница тут в подходе к реальности. Сериалы-блокбастеры на Netflix тоже часто касаются очень актуальных и болезненных проблем и отвечают на вопрос, что значит быть человеком. На них есть спрос, но вот именно кино такого рода делать сегодня очень тяжело. Это ужасно. Мне нравится сниматься в таких фильмах. Даже если там нет ни костюмов, ни саундтрека, ни спецэффектов и взрывов. Особенно если сюжет и персонажи настолько великолепны, как в данном случае. Пазолини создал фантастический мир в этом сценарии, все составляющие там прекрасны. Там есть всё, остается только максимально ясно и просто перенести это на экран. В таких случаях костюмы только мешают, тебе нужно как можно больше свободы. Свобода эта иногда пугает, но в конечном счете именно она приносит лучший результат.
«У каждого здесь какая-то своя тайна»
— Вы не раз снимались в фильмах, связанных с русской культурой. Даже в этой картине от вашего героя уходит русская жена. Для кого-то русская культура — это Достоевский и Толстой, для кого-то — Станиславский или авангард. А для вас она что?
— Ой, да я не так уж много знаю о ней, хотя стараюсь изучать хотя бы по чуть-чуть. Русская культура для меня — это… Она безмерна, она прекрасна, у вас настолько удивительное наследие! Позавчера я был в Эрмитаже, и это… ну, это просто подавляет, там слишком много всего (смеется). Он перегружен красотой и творческой энергией. В Россию интересно приезжать, если ты иностранец. Потому что кажется, будто у каждого здесь есть какая-то своя тайна. И мне никогда не будет разрешено к ней прикоснуться и тем более раскрыть ее. Знаете, как будто мне говорят: хорошо, ты молодец, что привез сюда свой фильм, но ни один русский, которого ты здесь встретишь, не позволит тебе коснуться своей души, узнать его тайну. Это действует, конечно, очень токсично: я очень хочу, чтобы меня впустили! Хочу узнать то, что знаете вы! Мне кажется, лучшие русские фильмы, которые я смотрел, лучшие актеры, которых я знаю, они действуют так же дразняще. Это тот тип исполнения, сторителлинга, искусства, который я люблю и ценю выше всего. То, что заставляет тебя наклониться вперед, сидя в твоем кресле, и впитывать, вслушиваться, работать, когда ты смотришь. В Америке совсем иначе, там делают ставку на вау-эффекты: большой масштаб, громкий звук. Ты, наоборот, откидываешься на спинку кресла. Но вот наш фильм, мне кажется, это как раз то, что должен оценить именно русский зритель.
— Большинству наших зрителей вы известны по роли Андрея Болконского. А он для нашей страны — символ русского человека, духа русского офицерства. Как вы готовились к этой роли?
— Это было непросто. Я страшно нервничал: мне надо было сниматься в России, с российской командой. Ну представьте, что русский актер поехал бы в Англию играть там Гамлета! Мне кажется, ему бы тоже было слегка не по себе. Причем играть в английском ансамбле. Ты чувствуешь это давление, чувствуешь, как многого от тебя ждут. Но я ощущал огромную поддержку. Сниматься в Петербурге — это самое прекрасное, что только может быть, это чистая радость! Что касается работы над ролью, то первым и главным источником была сама книга. Потом любой актер ищет внутри себя ключ к роли, это часть твоего собственного пути. У меня была очень важная беседа с режиссером Львом Додиным, когда я снимался в Петербурге. Первое, что он сказал, — это что наконец-то артист, играющий Болконского, подходит по возрасту.
Затем он отметил, что Болконский проходит через ряд размышлений о смысле жизни и внутренних открытий. И он идет всё глубже и глубже. Это так сложно, что обычно с этой ролью справляются только довольно взрослые люди с большим жизненным опытом. Додин не сказал мне, что я справлюсь. Но предупредил, что будет очень сложно. А в конце просто сказал: «Удачи!» Я продолжил свою работу. Мне нужно было самому себе ответить на все эти вопросы: «Кто мы?», «Что мы тут делаем?», «Что такое смерть?» Андрей Болконский — великий философ, большую часть времени он проводит в размышлениях и созерцании.
Лили Джеймс и Джеймс Нортон в сериале «Война и мир»
— А еще недавно вы сыграли главную роль в фильме «Гарет Джонс» про СССР в 30-е годы. Что вам в этой эпохе показалось самым поразительным? Понимаете ли вы европейцев, которые в то время приезжали в СССР и писали восторженные отзывы, даже книги о нем?
– По себе могу сказать: когда приезжаешь в Россию, тебя всегда ждет много сюрпризов. Я вот приехал в Москву позавчера, и тут начался настоящий праздник непрекращающихся сюрпризов. «Гарет Джонс» мы снимали частично в Польше, частично на Украине, в основном в Киеве и Харькове. Сейчас сложно говорить об этом фильме, не скатываясь в политику. Я в тот момент мало знал об истории 30-х годов в Европе. И не знал о том, какие события разворачивались после Второй мировой, и о роли СССР в них. У нас на уроках в основном говорили про холокост, а о Сталине я не знал почти ничего. Режиссер фильма Агнешка Холланд, конечно, преподала мне куда более глубокий урок истории, а заодно и урок традиций польского кинематографа. А еще я узнал, что в России и на Украине не только много снега зимой, но и очень, очень холодно. И вот каждый раз, когда было настолько холодно, что снимать было невозможно, Агнешка, эта 70-летняя крохотная женщина, неожиданно затягивала какую-то красивую польскую песню. И вся группа начинала петь вместе с ней. Не знаю, о чем они пели, но это было незабываемо. Обожаю Агнешку, она — одна из великих.
«Я себя ощущал практически Фредди Меркьюри»
— А вам всё же лично наряд какой эпохи кажется наиболее соответствующим вашему темпераменту?
— Знаете, мы снимали сцену в летнем дворце в Зальцбурге для «Войны и мира». Это была сцена, где Андрей и Наташа танцуют вальс. Мы были одеты в костюмы, которые не были исторически точны, там были расхождения. Но какой же у меня был костюм! Мне в нем было настолько комфортно, и он был такой красивый! Там были какие-то сияющие кристаллы, и при этом такой военный стиль. Я себя ощущал практически Фредди Меркьюри! Может, этот костюм и не очень отражал моего героя, но для меня это был кайф. Я еще и выглядел в нем на пять сантиметров выше. В нем я неожиданно для себя смог танцевать вальс так, словно был профессиональным танцором. Невероятно!
— Раз вы снова вспомнили Болконского, то вот одна его цитата: «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог». Вы согласны с этим?
— Так, моя подруга тут совсем недалеко, и я не уверен, что могу быть искренним (хохочет). Когда мне было 29–30 и когда я играл Болконского, я бы, возможно, согласился с этими словами. Я был моложе и чуть свободнее, чем сейчас. А вот сегодня мне эти слова не так близки. Я своего человека нашел, так что — извините.
— Какой профессиональный опыт во время пандемии оказался наиболее острым? Так, чтобы вы потом вспоминали это время?
Джеймс Нортон с актрисой и подругой Имоджен Путс
— Время было трудное для всех. Режиссеры, актеры, сценаристы в Великобритании не имели возможности работать более полугода. Но для меня как раз это был светлый период. Четыре года назад я создал свою студию, и, скажем, нашу первую картину мы придумали во время пандемии. Так что я карантин провел за столом, разрабатывая проект и додумывая его. Что касается экзистенциального опыта, то иногда я живу слишком быстро, не переводя дыхания. Не так давно я начал медитировать и понимаю, что надо было это сделать много лет назад, эффект потрясающий. И вот пандемия, эта вынужденная остановка, стала моментом покоя. Я пообещал себе, что я буду замедлять себя хоть чуть-чуть. Во время пандемии моя семья была в Великобритании, у нас была еда, был кров над головой, у нас было всё. Так что для меня это было прекрасное время. Не надо было всё время переживать, что мне нужно срочно быть в другом месте, я мог присутствовать полноценно дома, с семьей. Может, я и медитировать начал благодаря пандемии, это такие искусственные моменты моего личного карантина.
— В каком состоянии сегодня британский театр? Скучаете ли вы по нему?
— Да, скучаю. Мне не хватает этого ощущения — когда ты на сцене. Когда ты много снимаешься, это почти невозможно совмещать с театром: твой график распланирован на много времени вперед, а я еще и продюсер, у меня очень много работы. Независимому кино сегодня очень трудно выжить, как я говорил. Я себя иногда ненавижу за то, что на театр мне просто не хватает времени. Это неправильно, он должен быть в приоритете. Последний раз я был на подмостках четыре года назад, и там мы как раз познакомились с Имоджен (Имоджен Путс, актриса, девушка Нортона. — «Известия»). Пьеса называлась «Бельвилль». А если про весь британский театр, то у него всё хорошо в больших городах, прежде всего в Лондоне и Манчестере. В маленьких городах тоже есть театры, которые годами бьются над тем, чтобы выживать и ставить спектакли. И каждый год их закрывается по нескольку штук. Все в итоге едут работать в Лондон, Город скитальцев. Там звучит бесчисленное множество голосов и культур, и там театр развит очень сильно. Но во всей остальной стране он медленно умирает, к сожалению.
Джеймс Нортон — британский актер. Родился в 1985 году в Лондоне. Учился в бенедектинской школе, изучал богословие в Фицуильям-колледже Кембриджского университета, ездил преподавать в Северную Индию. Параллельно играл в театре, посещал Королевскую академию драматического искусства в Лондоне, но не закончил ее. С 2009 года снимается в кино и сериалах. Среди самых известных работ — «Доктор Кто: Холодная война», «Уильям Тернер», «Война и мир», «МакМафия», «Маленькие женщины».
