Жареный фламинго: ироничный детектив, сочиненный переводчиком с латыни
Роман Шмараков — известный филолог, один из лучших в стране переводчиков с латыни. Но, кроме профессиональных достижений, известных по большей части интеллектуальной элите, Шмараков может похвастать и не менее блестящими опытами в беллетристике. Его новый роман будет, вероятно, одинаково интересен и любителю литературных игр, и просто читателю, заскучавшему на самоизоляции. Критик Лидия Маслова, как и прочие граждане спрятавшаяся от внешнего мира на уютной тахте, изучила «Автопортрет с устрицей в кармане» — и сочла его достойным звания книги недели в «Известиях».
Роман Шмараков
Автопортрет с устрицей в кармане
Москва: Эксмо, 2020. — 256 с.
Новая книга Романа Шмаракова соблюдает все условия и использует лучшие наработки детективного жанра. В ней есть убийство (даже три), замкнутое пространство с толпой предполагаемых преступников, инспектор, подозревающий всех, таинственное наследство в качестве основного мотива убийцы, ну и, как полагается, финальное распутывание клубка дедуктивной мысли. В прологе молодая художница волнуется перед выставкой в доме ее давних друзей и покровителей, переживает, куда лучше поставить натюрморт с палтусом и стоит ли угощать гостей имбирными кексами, которые запомнятся лучше ее полотен. Но уже в первой главе бедняжка лежит ничком, ударенная тяжелым предметом в висок, подмяв под себя слишком разговорчивого попугая.
Шмараков вообще не только видный переводчик-латинист, но и орнитолог-любитель — говорящие птицы играют важную роль в его романе «Книга скворцов», а в новой книге орудием убийства становится отравленное жаркое из фламинго. То, что его символически замещает говяжья нога, только добавляет сюрреализма происходящему. Проболтавшийся о чем-то пока непонятном попугай сразу представляется вероятным ключом к разгадке, но еще раньше на размышления наводит шкаф, которым задвинута дверь чулана.
Детективная линия выписана с большой тщательностью, тем не менее есть подозрение, что изрядную часть целевой аудитории этого странного детектива составляют перверты. В смысле, читатели, которые любят в начале очередной murder mystery сразу заглянуть в конец, чтобы узнать, кто убийца, а потом уже спокойно наслаждаться красотами авторского слога, психологическими портретами эксцентричных персонажей и неповторимым колоритом старинного английского дома.
Об этом доме один из персонажей говорит, что он «как костюм с карманами там, где их меньше всего ждешь, и непонятно, кому придет в голову что-то хранить в таких местах». Эта метафора, как влитая, садится и на сам роман, в котором, как нередко у Шмаракова, главный предмет исследования — парадоксальные связи в человеческом мозгу, его потайные шкафчики и кармашки, в которых чего только не понапихано:
«Карманы делаются в мнемонических целях. Через некоторое время человек привыкает ассоциировать с печенью две серебряные полукроны, а с сердцем — зубочистку и театральные программки; из этого происходят всякие интересные следствия»
Действие «Автопортрета» разворачивается скорее в пространстве литературы и живописи, чем какой-то бытовой «реальности», однако есть и конкретный географический указатель: селение Бэкинфорд, куда каждый год съезжаются на реконструкцию знаменитой битвы толпы ряженых рыцарей.
«Английскость» локейшена не стоит преувеличивать: его название смело можно перевести на язык родных осин как «Тудасюдаево». К этому сам автор как бы приглашает в предваряющих книгу благодарностях, раскрывая игру слов back and forth и выдавая один из своих фокусов с щедростью вполне объяснимой — таких словесных козырей у него полные рукава. Да и само наречие «туда-сюда» можно воспринимать как методическую рекомендацию к восприятию этого очень плотного, насыщенного живописными подробностями и экзотическими деталями текста, который с одного раза не всякому дается. То и дело хочется отлистать немного назад и снова прошерстить глазами страницы — в поисках, не упустил ли ты какого-то тонкого намека, а то и просто заново насладиться изощренным авторским чувством юмора.
В отличие от книг, создающих некий слепок действительности (в самом слове «слепок» есть что-то унизительное), «Автопортрет» ничуть не пытается утаить и замаскировать свою выдуманность, сделанность, искусственность. Наоборот, несет ее гордо и с достоинством, не забывая, что определение «искусственный» — близкий родственник, а в данном случае и синоним слова «искусный». Это словесное макраме затеяно ради самого процесса плетения, а не ради утилитарной цели — подвесить на него горшок какой-то сверхзадачи.
Тут, конечно, вспоминается Борхес (чей метод Шмараков в какой-то мере заимствует), написавший в предисловии к «Саду расходящихся тропок»: «Труд составителя толстых книг, труд того, кто должен растянуть на пятьсот страниц мысль, полное устное изложение которой занимает считаные минуты, тяжкий и изматывающий, сродни безумному бреду. Лучше поступить следующим образом: сделать вид, что эти толстые книги уже написаны, и предложить читателю их резюме, какой-то комментарий к этим текстам».
Персонажи романа общаются так, как будто их прямо-таки распирает от количества прочитанных ими толстых книг, древних манускриптов, плохо сохранившихся пожелтевших архивов, полустершихся латинских эпитафий на мраморных надгробьях, кулинарных рецептов, каталогов выставок и любых других носителей, способных запечатлеть человеческую речь, не то чтобы очень связную и логичную, чаще напротив, темную и загадочную. Но именно ее фрагментарность, ускользающая от окончательного понимания, ненадежность человеческой памяти, всё время ведущей неравный бой с воображением, делает «Автопортрет» крайне увлекательным чтением.
Все персонажи то и дело словно рвутся к некоему невидимому «микрофону» с подразумеваемой репликой: «А вот еще был такой случай...», и наперебой рассказывают, зачитывают, припоминают, а то и сочиняют прямо на ходу какие-то невероятные и обычно очень смешные истории, внутри которых обнаруживаются другие истории, ветвящиеся снова и снова.
Этот матрешечный принцип повествования зашифрован в самом названии: никто не знает, есть ли на самом деле у художника обещанная устрица в кармане, а в устрице — предполагаемая жемчужина. Да и, в общем-то — позволим себе невинный спойлер — никакого «автопортрета» в буквальном смысле слова в романе нет, хотя картина, висящая в галерее дома, где происходит большая часть разговоров, выступает как полноценный собеседник.
Не только люди иногда разговаривают с полотном, сообщая немаловажные подробности, но и сами его персонажи ведут долгие увлекательные беседы: «еле заметный волк», выходящий из рощи на опушку, и пастушка, у которой есть кавалер, но он никогда не приходит в себя.
Более давний обитатель картины, сведущий в изобразительном искусстве волк поясняет: «Лишь такой талант, как г-н Клотар, мог написать человека настолько пьяным. Заметь, что при этом он не внушает зрителю отвращение, но каким-то образом сохраняет благородство и изящество».
Аналогично и сам роман Шмаракова сохраняет благородство и изящество при виртуозной имитации полнейшего непонимания, куда может завести повествование якобы неконтролируемая логорея персонажей, блуждающих по лабиринтам своей памяти.
