Белиберда о будущем: как Станислав Лем не хотел быть фантастом
Автор первой польской биографии Станислава Лема Войцех Орлинский использовал для названия своей книги строчку из романа «Возвращение со звезд» — «Как будто я жил тогда на другой Земле, среди других людей...» Будучи поклонницей творчества великого фантаста, критик Лидия Маслова не могла пройти мимо и внимательно ознакомилась с жизнеописанием — специально для «Известий».
Войцех Орлинский
Лем. Жизнь на другой Земле
Москва: Эксмо, 2019 — 480 с. Пер. И. Шевченко
На протяжении всего байопика Орлинский своего героя скорее приземляет, чем возвышает, гораздо больше внимания уделяя каким-то бытовым, практическим, материальным обстоятельствам, чем возвышенным материям и вопросам литературного творчества. Эта книга о том, как Лем обустраивался именно в этой жизни, именно на этой конкретной польской земле и сумел обустроиться, в общем, неплохо, несмотря на то что романтическое название несколько дезориентирует, рождая совсем другой ассоциативный ряд, вызывая образ этакого витающего в облаках титана духа, неспособного решать реальные проблемы.
Но это недоразумение, если у кого-то и возникает, быстро развеивается — еще в прологе 40-летний Лем предстает мужчиной, обеими ногами уверенно стоящим на земле: действие этой вымышленной Орлинским сцены происходит в подвале деревенского дома в Клинах, где живет семья Лема, и пока все домочадцы спят, отец семейства в четыре утра начинает растопку коксовой печи. А заодно заходит в гараж, чтобы вынуть из багажника и сладострастно съесть два марципановых батончика (трагедия художника в том, что он борется с лишним весом и поедать сладкое может только тайно).
Писатель Войцех Орлинский
Очень трогательная сценка, сразу вызывающая человеческую симпатию к писателю, однако биограф признается, что всё это плод его воображения (да, потом, во время капитального ремонта того подвала, из‑за шкафа высыпалась куча конфетных оберток 60–70-х годов, но доказать, что именно Лем там их прятал от жены, невозможно). Орлинский обещает, что больше ничего из головы выдумывать не будет и не станет уподобляться тому безответственному рассказчику, который «всё знает про своего героя, но не всегда известно откуда».
Далее биограф переходит к фактам — в частности, к тем, которые заинтересованный читатель и сам давно мог почерпнуть из вышедшего в 1966 году автобиографического романа «Высокий замок», где Лем рассказывает о своем львовском детстве и юности 1921–1939 годов. От себя Орлинский жалуется на скудость сведений об отце и матери писателя, который парадоксальным образом тем подробнее изображает каких-то знакомых, чем дальше они от него, а чем ближе родственники, тем меньше о них информации. Поэтому съевший собаку на лемовском творчестве Орлинский (автор специального путеводителя по Лему) советует искать какие-то следы отца скорее в «Абсолютной пустоте», сборнике рецензий на несуществующие книги: «Схожесть между судьбой писателя и его героя настолько интригует, что рискну выдвинуть гипотезу: быть может, это одна из тех ситуаций, когда Лем в повествовании, казалось бы, далеком от автобиографичности, однако, что‑то хочет нам рассказать о себе».
Это также одна из тех ситуаций, когда Орлинский пытается проникнуть не только в подвал и гараж Лема, но и заглянуть в его душу, характеризуя период 70-х, когда вышла «Абсолютная пустота», как один из самых счастливых в жизни писателя, долго колебавшегося с рождением ребенка (считая мир слишком «кошмарным местом для людей»), но наконец ставшего отцом и испытавшего от этого эйфорию. При этом Орлинский не забывает свою любимую марципановую сюжетную линию, рождая приторный кондитерский образ: «Рискуя, что сейчас у меня получится аргумент такой сладкий, как Райан Гослинг, вырезанный из марципана, я сказал бы, что феномен любви, этой необыкновенной силы, что сильней мировых войн и сдвигов горных массивов, очаровывал тогда Лема больше, чем космические полеты».
Но вообще вся книга «Жизнь на другой Земле» оставляет подозрение, что Лем с самого начала больше видел себя социальным философом, чем фантастом, а про космос и всякую «белиберду о будущем» (как он выражался в письмах друзьям) пописывал преимущественно потому, что это пользовалось спросом у редакторов и молодежной аудитории (а также сулило твердую валюту в случае международных экранизаций).
Кстати, переводчик И. Шевченко и вовсе чурается устоявшихся словосочетаний «писатель-фантаст» или «научно-фантастический», неукоснительно используя церемонное «писатель science fiction». Правда, порой церемонность и пуризм оставляют переводчика, и в тексте появляется словечко «наперед» (в смысле «сначала», хотя это, наверное, калька с польского naprzód?) или неологизм «триумфует» («Глупость сегодня триумфует, мудрость терпит поражение»). Иногда вообще складывается ощущение, что русскую версию создавал какой-то автоматический переводчик из лемовских книг, не понимающий нюансов, например, между словами «большинство» и «большая часть»: «Лем написал эту книгу быстро и легко (скорее всего, большинство было написано во время одной из поездок в Закопане летом 1958 года)» — или между выражениями «в роли» и «в порядке»: «В это время Лем в роли черного юмора признался Сцибору‑Рыльскому, что подумывает о цианистом калии».
Если в первых, детско-юношеских главах «Жизни на другой Земле» лейтмотивом служит марципан, то в следующих, взрослых, он сменяется темой автомобиля, точнее, лемовской неотвязной «американской мечты» о том, как должен жить маститый писатель: в своем доме, где в гараже стоит личный автомобиль. Домик еще как-то можно было приобрести в социалистической Польше (хотя неосмотрительно купленная Лемами загородная недвижимость поначалу выглядит как черная дыра, пожирающая инвестиции), а вот с достойным заграничным автомобилем было гораздо сложнее, даже для обладателя изрядного количества иностранной валюты.
Читатель, и сам неравнодушный к автомобилям, с замиранием сердца будет следить за многолетней историей компромиссов, на которые Лем вынужден был соглашаться, садясь за руль очередного драндулета, прежде чем за все свои мытарства наконец не был вознагражден шикарным «Мерседесом». Письмо о нем выглядит как настоящее стихотворение в прозе: «Я решился на такую до чертиков дорогую машину, понимая, что такие разрешения [необходимо было получить разрешение министерства финансов. — Прим. авт.] не раздают направо и налево, так что я пошел ва‑банк и обчистил все валютные счета [...]. Ну что ж... модель 250, объем 2778 см, 130 лошадок, 190 — максимальная скорость [...], цвет нежной, бледно‑желтой срачки, потому что Бася не дала согласия на более броские раскрасы — не годится, мол. Да и за те другие доплачивать надо было, например, есть IKONEN GOLD, то есть можешь иметь ЗОЛОТОЙ МЕРСЕДЕС!!! [...] но придется доплатить 900 марок сверху».
Станислав Лем был счастливо женат и всю жизнь прожил с одной «пани Басей», но длинный хоровод автомобилей, судя по всему, занимал очень важное место в его личной судьбе: когда какому-то предмету уделено в голове так много пространства, это наверняка должно отразиться и в тех книгах, которые человек пишет. Но, увы, литературоведу Орлинскому то ли идея не кажется продуктивной, то ли не хватает смелости провести прямые параллели и найти какие-то переклички — как вся эта автомобильная эпопея отразилась на творчестве Лема, явно или бессознательно.
Может быть, и вовсе никак, но, чтобы убедиться в этом, пытливому читателю придется осуществить этот научно-фантастический research самостоятельно.
