Анна первой степени: что значит для России имя Ахматовой
130 лет назад, 23 июня 1889 года, в Одессе родилась Анна Андреевна Горенко, вошедшая в историю русской литературы — и историю ХХ века вообще — под фамилией Ахматова. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил, как поэзия первой звезды Серебряного века стала в России фактом не только литературы, но и истории
Дикая девочка
Ее прижизненная слава смолоду была громадной — это нужно помнить, когда начинаешь вспоминать и перечислять те жизненные и творческие невзгоды, которых в жизни Ахматовой было, разумеется, с избытком. Дебютировав в двадцать два (если не считать стихотворения, опубликованного влюбленным в восемнадцатилетнюю Аню Горенко Гумилевым в издаваемом им журнале), она через пару лет была, без преувеличения, звездой русской поэзии, причем звездой первой величины. Эстрадный термин здесь более чем уместен, ибо несколько последних лет перед революцией отечественная литература (во всяком случае, ее поэтическая часть) более всего напоминала первоклассное варьете, где неприличное количество одномоментно появившихся гениев состязались в своей гениальности. Выражение «литературная жизнь бурлила» никогда не было столь однозначным, как в Серебряном веке.
Оргиастичность той жизни, которую вели герои этого века, разумеется, несколько преувеличена — но не стоит забывать, сколь архаичной страной тогда была Россия. Например, чтобы жениться, Николай Гумилев испрашивает разрешения у ректора университета: «Имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство разрешить мне вступить в законный брак с дочерью статского советника Анной Андреевной Горенко».
Анна Ахматова с мужем Н.С. Гумилевым и сыном Львом
Тот мир, в который Гумилев ввел Ахматову, разумеется, не имел ничего общего с культурной, но безнадежно провинциальной киевско-крымской жизнью, которую она вела ранее. «Башня» Вячеслава Иванова, Михаил Кузьмин — символ одновременно всех возможных перверсий тогдашнего Петербурга, Блок, о котором еще недавно Аня с восторгом писала подруге, а теперь — читает с ним с одной сцены.
Именно на сцене Ахматова стала знаменитой. Красивая очень созвучной времени и среде красотой, постоянно немного нездоровая, окруженная флером некоего таинственного прошлого («когда в 1910 г. люди встречали двадцатилетнюю жену Н. Г<умилева>, бледную, темноволосую, очень стройную, с красивыми руками и бурбонским профилем, то едва ли приходило в голову, что у этого существа за плечами уже очень большая и страшная жизнь»), она подходила Серебряному веку идеально.
Разумеется, ее, выражаясь современным языком, медийный образ был отчасти таким же продуктом ее собственного гения, как и стихи. Да, ахматовский туберкулез не выдумка, но при этом она с детства отличалась спортивным образом жизни («дикая девочка», говорила она про себя), отличным аппетитом и крепким сном — последнее, как говорят, очень раздражало неврастеничного Гумилева. А энигматичность в отношениях с мужчинами, коих вокруг Ахматовой всегда было предостаточно, привела к слуху, что Гумилев заставляет жену участвовать чуть ли не садомазохистских радениях.
Но всё это не имело никакого значения по сравнению с главным — стихами. Ранняя Ахматова — ранняя только в смысле прожитой впоследствии долгой жизни. Ее дореволюционное творчество — абсолютно зрелое, лишенное даже намека на ученичество, а главное — совершенно лишенное проходных вещей. «Вечер», «Четки» и «Белая стая» — три источника и три составных части понимания места Ахматовой в русской поэзии.
Суровые времена
Серебряный век закончился так же неожиданно, как и начался — вот только более решительно и грустно. Вопрос, почему Ахматова не эмигрировала, на самом деле бессмыслен и даже оскорбителен: в конце концов, речь идет о переломе в жизни, на который решиться совсем непросто, переломе в первую очередь практическом, бытовом. Громадное большинство эмигрантов, мягко говоря, не преуспело, а кто-то, как Цветаева, и вовсе чуть не умер с голоду. Другое дело, что в итоге выбор оказался между смертью и смертью. Но по крайней мере в двадцатые годы всё это еще было совершенно неочевидно. По крайней мере для Ахматовой.
Слава ее не то чтобы пошла на убыль — просто перестала быть одновременно и литературной, и светской, как в молодости. Она еще заседает в президиумах юбилейных пушкинских мероприятий и подписывает договоры с издательствами, но невстроенность Ахматовой в новый мир и новый быт быстро становится очевидной. Как ни печально, роковую роль в этом сыграл Чуковский, ради красного словца запустивший в оборот выражение «Россия Ахматовой против России Маяковского», из которого с очевидностью следовало, что первой России уже нет, а во второй нет места самой Ахматовой.
Памятная доска на стене музея Анны Ахматовой в Санкт-Петербурге
Бедная и неблагополучная ее жизнь в южном садовом флигеле Шереметьевского дворца в Ленинграде мало отличалась от жизни многих других «бывших». Неизбежное обязательное трудоустройство — делопроизводителем в библиотеку, трудовая книжка вместо книжки стихов, наконец, как подарок судьбы — переводы. Ими Ахматова кормилась десятилетия, хотя никогда эту работу не любила. Не нужно вчитываться в ее переводы, достаточно увидеть языковый диапазон — от украинского до корейского, от португальского до греческого, чтобы понять: все это стихи не чьи-то, а именно самой Ахматовой.
Просто мудро жить
Часто говорят, что Ахматова — поэт боли, что никто так, как она, не умел рассказывать о личных драмах любого сорта, от неудавшейся любви до разлуки с невинно осужденным сыном. Это, скорее всего, так и есть, но величие Ахматовой не просто в уникальном таланте пропускать через себя страдания и без малейшей неловкости делиться ими со своим читателем. Беспощадность к себе у Ахматовой — факт не личной истории, а национальной. В «Поэме без героя» хтоническая арлекиниада 1913 года (кстати, поэма была начата в другой предвоенный год, 1940) оборачивается временем, о котором можно только и рассказать, «как в беспамятном жили страхе, как растили детей для плахи, для застенка и для тюрьмы».
Ну а «Реквием», один из главных — а может быть, и главный — поэтический текст, написанный на русском языке в XX веке, он вообще весь об этом, о полном растворении частного во всеобщем, о том, что трагедия целого народа суть сумма миллионов личных трагедий, ни одну из которых нельзя изъять из целого без полной потери исторической памяти.
Памятник Ахматовой около тюрьмы «Кресты»
Осень ее жизни была, вероятно, вполне такой, которой могла бы быть, обойдись век без того, что составило ему печальную славу. Пережив позорную травлю и разлад с сыном, (разумеется, только отчасти) она вновь оказалась в центре всеобщего, хотя и не массового, а скорее цехового внимания. Статус живого классика, лавровые венки — в том числе и в прямом смысле — в Оксфорде и Италии, талантливые и восторженные питерские адъютанты во главе с Бродским. Ни богатств, ни регалий — только бессмертие.
Анна Ахматова. «Реквием»
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Памятник Ахматовой около тюрьмы «Кресты», куда она ходила на свидания с сыном Львом Гумилевым, был открыт в 2006 году.
