На измене: поэзия как способ ухода от реальности
«Когда б вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда», — писала некогда Ахматова. Впрочем, стихи, которые пишет героиня нового романа Алексея Сальникова, сами по себе сор и мерзость для остальных персонажей. И не потому, что плохи, а потому… Впрочем, критик Лидия Маслова поделится подробностями (но не выдаст главного) о книге недели — специально для «Известий».
Алексей Сальников
Опосредованно
М.: АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2019. — 413 с.
Девушку Лену из Нижнего Тагила иногда накрывает поэтическое вдохновение — и все бы ничего, если бы хорошие стихи, которые приходят ей в голову, не были запрещены действующим законодательством как тяжелый наркотик, который барыги, наркоманы и работники органов называют «литра» или «стишки», к легальному же чтению разрешена только безвредная посредственная литература, не оказывающая влияния на читательскую психику (в качестве одного из примеров «приличной» поэзии приводятся басни Крылова). Логика запрета, однако, очевидна не всем — в школе, где учится еще невинная в стихотворном и прочих отношениях Лена, хулиганы интересуются, «почему алкоголь и сигареты, несущие реальный вред здоровью, не запрещены, а за распространение «стишков» можно загреметь на пять лет, а за написание и распространение — на все десять. Где справедливость?»
Кроме этого фантастического, как бы «антиутопического» нюанса, советское и постсоветское общество, в котором разворачиваются события романа, ничем не отличается от обычного, однако существование параллельной реальности «стишков» неизбежно накладывает отпечаток на отношения между героями. Именно стихотворное чутье, понимание, что «кайф, появляющийся из коверкаемой речи, совершенно аморален», создает между некоторыми персонажами странные неформатные связи, иногда более прочные, чем любовные или родственные. Одна из таких связей возникает у Лены со старшим братом подруги, который первый предлагает ей попробовать стишки, успокаивая, что это не опасно: «Ну это не винище, не косяк, даже не сиги, пахнуть не будет, даже Ирка уже пробовала — и ничего. Палёнка и то опаснее».
К моменту, когда Лена поддается пагубному пристрастию, она уже закончила педагогический институт (единственно из опасений, что недостаточно умна для престижного вуза), после которого идет работать учительницей математики. Однако особые отношения с русским языком и интуитивное ощущение его магических возможностей ей очень пригождается в воспитательных целях. Заметив, что один из учеников каждый раз усмехается при слове «квадратный трехчлен», Лена терпит целых полгода, но потом не может удержаться: «Егоров, что ты так радуешься этому трехчлену? Представляешь, что тебя на него садят, что ли?» Остальной учительский коллектив для виду порицает такие запрещенные языковые приемы, но на самом деле чувствует себя отмщенным, а Сальников снова подтверждает свою репутацию отличного диалогиста, каким проявил себя еще в первом романе «Отдел». Но изначально-то он, конечно, поэт, о чем отчетливо напоминает «Опосредованно», где названиями глав служат строки стихотворения, в котором вдавленная в тротуар бутылочная крышка сравнивается с рождественской звездой. Подобные поэтические фокусы, психологические механизмы создания «торкающих» словесных комбинаций, тонкая грань между чисто эмоциональным воздействием стихотворения и его наркотическим потенциалом — не единственная главная тема романа, вторая — чудовищные дисфункции, пронизывающие все человеческие отношения: сексуальные фрустрации, обиды, разочарования и ревность, стоящие между разнополыми особями, или эгоистическая однополая ненависть, связывающая три поколения женщин в Лениной семье. Героине, однако, удается каким-то чудом прервать эту семейную традицию, в описании которой у Сальникова сквозит что-то жутко «петрушевское». Порой Лена, знающая, на каком невыносимом из избы семейном мусоре могут произрасти «стишки», удивляется, как она умудрилась не превратиться в свою мать и не сумела возненавидеть своих дочерей-близнецов.
Подробные описания Лениных «приходов от стишков («Все окружающее было полно деталями, совершенно осознанно пригнанными одна к другой») усугубляют онтологическую двусмысленность, присущую сальниковским персонажам, отчего нельзя быть твердо уверенным, что кто-то из действующих лиц просто-напросто не мерещится остальным.
Лена, глазами которой видится, а иногда и объясняется происходящее, укоренена в реальности более прочих, тем более что в какой-то момент пытается подвязать с расшатывающими картину мира «стишками». Но строго говоря, главный герой романа — речь и ее различные производные, служащие посредниками между сознанием и окружающим миром, в том числе и «стишки», которые наделяются всеми признаками живого существа, продолжая мысль, высказанную в «Петровых»: «Сказанное слово может размножаться в человеческой среде как живое; по сути дела, слово — это как квант света, имеет сразу несколько сущностей». Не только «стишки» похожи на людей, но и наоборот: в финале книги Лена замечает, что каждый из ее близких напоминает ту или иную разновидность стишка: «...близнецы были попеременно как восходящий и нисходящий скалам, Никита как ривер, Ольга и Маша как будда, а Вова как тауматроп». Дочитавшему до этого момента достаточно будет вспомнить или перечесть свое любимое стихотворение, чтобы безошибочно почувствовать по характеру прихода, к какой категории его отнести в этой фантазийной сальниковской терминологии. Главное — не злоупотреблять перечитыванием слишком часто, а то войдет в привычку.
