Всему голова: зачем англичане казнили Марию Стюарт
Выпуск одновременно с киноблокбастером переиздания его литературного первоисточника сегодня дело обыденное. Но всё же, когда в таком качестве издают не роман о супергероях и не классику из школьной программы, а серьезный труд ученого-историка из Кембриджа — да еще и впервые на русском языке, — такое, согласитесь, редкость. Однако случается; и критик Лидия Маслова представляет специально для «Известий» именно такую книгу недели.
Джон Гай
Две королевы
М. Азбука‑Аттикус, 2018. — 870 с. [пер. с англ. Ю. Гольдберга]
К выходу в прокат костюмной мелодрамы «Две королевы» на книжных прилавках в «кинообложке» с портретами двух артисток появился перевод лежащей в основе сценария книги кембриджского историка Джона Гая, вышедшей на английском еще в 2004 году. Фильм в оригинале называется Mary Queen of Scots, лишний раз подтверждая, что в многолетнем противостоянии английской королевы Елизаветы Тюдор и шотландской Марии Стюарт политически хоть и победила первая, но морально — все-таки вторая. Книгу Джона Гая для нашего рынка тоже переименовали: исходно она носит патетическое название My heart is my own — «Мое сердце принадлежит мне», хотя на этом весь ее романтизм и исчерпывается. Автор предпочитает больше оперировать научными аргументами и фактами, нежели эмоциями, образами и метафорами, — в отличие, скажем, от самого популярного литературного байопика Марии Стюарт — романизированной биографии, написанной в 1935 году Стефаном Цвейгом.
Австрийский знаток потаенных глубин женской души был влюблен в Марию как в хорошо знакомую живую женщину, он словно ощущал тепло ее кожи и запах ее тела, несмотря на то что королеву «отправили в расход» за несколько веков до рождения писателя. Серьезный историк Джон Гай такими глупостями не занимается: он не беллетрист (чей безответственный подход он дезавуирует одной фразой в комментариях, когда упоминает ненадежные источники, которые «имеют литературный характер и представляют ограниченную ценность»), а ученый, работает с документами, шуршит манускриптами, сличает почерки, прочерчивает генеалогические древа. Деловитая суховатость его повествования должна по идее вселять больше доверия, чем влажные фантазии увлекающегося Цвейга. Однако по прочтении увесистого труда Джона Гая затрудняешься четко ответить на вопрос: рассекретил ли преподаватель Кембриджа что-то действительно сенсационное, никем раньше не замеченное и придающее трагической судьбе Марии Стюарт новые повороты? Вряд ли можно считать очень оригинальным использование сослагательного наклонения, когда профессор отечески журит свою героиню даже не за весьма вероятное соучастие в убийстве второго мужа, а за ее матримониальную неразборчивость: «В первую очередь не нужно было выходить за него замуж. Этот брак запустил цепочку связанных между собой событий, и исход был предопределен. Однако ошибкой стало не само решение о замужестве, а человек, на котором Мария остановила свой выбор. Никчемный Дарнли разрушил всё». Зафиксировав ошибки легкомысленной Марии (влюбиться в Босуэлла — это была вообще вопиющая глупость), рассудительный историк, однако, не предлагает никакой разумной и конструктивной альтернативы — за кого надо было выходить и как себя вести, — хотя и великодушно признает, что по всем задаткам Мария вполне могла быть даже более успешным менеджером, чем Елизавета.
Черты некоего «корпоративного» сходства между двумя королевами-соперницами Джон Гай пытается представить как одно из своих научных открытий: «Обе защищали идеал монархии; они были — если допустимо такое необычное сравнение — полноправными членами профсоюза монархов». Открытие тоже не бог весть какое, поскольку и в цвейговской книге вполне прозрачно прочитывается мысль, что Елизавета, колебавшаяся относительно казни Марии, прекрасно понимала: если создать судебный прецедент, позволяющий отрубить голову одной королеве, то пошатнется неприкосновенность и всех остальных помазанников, прежде всего самой Елизаветы.
Впрочем, кроме переформулированных другими словами общеизвестных вещей, знакомых даже поверхностному дилетанту, а не только въедливым историкам, книга Джона Гая содержит и элементы интересной фактуры. В примечаниях автор благодарит, по-видимому, одну из своих студенток, чей острый глаз расшифровал важную деталь на порнографической листовке, распространявшейся в Эдинбурге накануне свадьбы Марии и Босуэлла: королева изображена на ней в виде гологрудой русалки, держащей в левой руке неопознанный продолговатый предмет, предназначение которого до сих пор оставалось загадкой. Кембриджская студентка выдвинула дерзкую гипотезу, что это свернутая рыболовная сеть, однако это не столько добавляет штрихи к психологическому портрету Марии, чья способность улавливать мужчин в сети своего обаяния и без того давно известна, сколько говорит о богатом образном мышлении неизвестного автора листовки.
Иногда фактографические изыскания Джона Гая производят непредвиденный комический эффект (если это не тонко завуалированная ирония). Любителей исторической роскоши и богатства должны впечатлить не только описания нарядов Марии Стюарт (самое потрясающее содержится в прологе, рассказывающем, как тщательно королева продумала туалет для собственной казни), но и обширный, полагающийся по протоколу рацион королевы, пусть даже находящейся в заточении: «В меню преобладали мясные блюда, за исключением «рыбных дней» — обычно по пятницам и во время поста. Обед, как правило, подавали между 11 и 12 дня: суп, телятина, говядина, баранина, свинина, каплун, гусь, утка и кролик в первой перемене блюд, а затем фазан, ягненок, перепела, голуби, пирог с фруктами и яблоки или груши во фритюре». Это лишь небольшая часть из тщательно расписанного Джоном Гаем продуктового довольствия пленницы, которая даже с многочисленной челядью из нескольких десятков человек не могла употребить всё это великолепие, остатки которого отдавались собакам. Закончив подробнейшее перечисление всего, что можно было встретить на королевском столе, и сглотнув слюну, Джон Гай начинает новый абзац с многозначительной фразы: «Естественно, Мария набирала вес», после чего даже самый искренне сочувствующий королеве читатель не удержится от жестокой шутки: «Но, увы, не политический».
