С пионером гулял упырек: зачем кровопийцам красные галстуки
Певец Урала и его тайн Алексей Иванов — один из самых популярных российских писателей наших дней. Поспорить с этим могут разве что поклонники другого мэтра нашей словесности, Виктора Пелевина (имя же им — легион). Прочитав новый роман Иванова, критик Лидия Маслова не удержалась от соблазна провести параллели с Пелевиным — и сделала выводы. Которые и оформила в официальный отчет — специально для «Известий».
Алексей Иванов
Пищеблок
М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 360 с.
Действие романа Алексея Иванова «Пищеблок» происходит в самом, возможно, живописном пионерском лагере советской и постсоветской литературы: «Буревестник» «с его макаронами и барабанами» раскинулся на берегу Волги, где природной декорацией служат таинственные Жигулевские горы, а рукотворной — архитектурный ансамбль из разноцветных теремков в «ропетовском стиле», где до революции были дачи самарских купцов. Олимпийским летом 1980-го в лагерь в начале второй смены прибывают два главных героя — закончивший пятый класс обманчиво хрупкий очкарик Валерка и закончивший второй курс филфака «модный, как болван», вожатый Игорь Александрович, точнее, Горь-Саныч — «Пищеблок» непринужденно написан преимущественно разговорным пионерлагерным языком, вожатые по словарному запасу (даже во внутренних монологах с философскими рефлексиями) недалеко ушли от своих подопечных, и часто автор с удовольствием воспроизводит интонацию страшных историй, которые дети нашептывают в темной палате после отбоя.
В прологе первая история рассказывает о гипсовой горнистке у ворот «Буревестника», которая по ночам ищет озорников, разбивших ее напарника-барабанщика, чтобы задушить их каменными руками. Однако эпиграф первой главы «След вампира», позаимствованный из «Песни о Щорсе» — «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве», — намекает, что горнистка далеко не главная опасность, подстерегающая обитателей лагеря. Благодаря тому, что советская героическая поэзия пропитана кровью так же густо, как и красное знамя дружины, каждая из пяти частей романа украшена эпиграфом, где встречаются и «горячечная кровь» Эдуарда Багрицкого, и «кровью народной залитые троны» из «Варшавянки», и «погоня в горячей крови» из «Неуловимых мстителей». Кроме того, Алексей Иванов шлет привет Виктору Пелевину: в страшной ночной сцене, когда Валерка впервые обнаруживает заведшегося в палате кровососа, за окном видны сосны, озаренные синим фонарем.
Писатель Алексей Иванов
В старом пелевинском рассказе «Синий фонарь» один из мальчиков, рассказывающих в палате страшилки, на грозный вопрос решившей навести дисциплину воспитки: «Кто тут главный мертвец?» находчиво отвечает: «Главный мертвец в Москве на Красной площади». Вот и в «Пищеблоке» (шубись, пацаны, спойлер!) главный вампир затаился в самом красном углу пионерлагеря. Впрочем, догадаться об этом можно задолго до простодушных Валерки и Горь-Саныча, и роман в общем-то не о том, как вычислить верховного кровопийцу, который держит в своих руках все опутывающие лагерь нити, примерно, как «Великая мышь» контролирует всё мироздание в другой пелевинской книге, «Empire V». Иванов мышиными аналогиями не пользуется — чаще он сравнивает вампиров с тараканами, благодаря их способности быстро лазить по вертикальным поверхностям.
Так же мало, как сверхъестественными способностями вампиров, Иванов увлекается описаниями их физических изменений — в «Пищеблоке» больше пугает внутренняя мировоззренческая трансформация, связанная с готовностью подчиняться чужим правилам и вообще быть идеальным членом лагерного общества. Гораздо больше, чем отрастающие клыки, упыря выдает неспособность проявить свободную фантазию в игре «Море волнуется раз»: «Если бы требовалось подмести территорию, собрать металлолом или поучаствовать в спортивном соревновании, пиявцы наверняка были бы в числе первых, — а играть они не умели. Нет правил, чтобы показывать кита или хотя бы герань, выброшенную капитаном за борт».
Для верховного вампира в «Пищеблоке» пригодилось звучное греческое слово «стратилат», а для подчиненных вампиренышей, которые служат для стратилата своего рода кормильцами-пеликанами, принося ему выпитую кровь, Иванов придумал мужской род от слова «пиявка» — пиявец, как бы обозначив, что кровососущие советские пионеры в нескольких принципиальных моментах отличаются от старорусских упырей и вурдалаков, о которых можно прочесть, скажем, у графа А.К. Толстого. Не то чтобы «всё изменила революция», в том числе и вампирский модус вивенди, но отдельные удобства вампирам она принесла: так, пиявец может спокойно функционировать и при свете дня, пока на нем повязан красный галстук, обеспечивающий ему защиту от солнца.
Есть и плохие новости (плохие для тех, чей близкий и любимый человек превратился в вампира) — пиявец особых выгод от своего будто бы сверхчеловеческого состояния не приобретает, потому что не живет дольше одного года, по истечении которого умирает под благовидным предлогом — от болезни или несчастного случая.
Насколько логичны ивановские нововведения в русле классической вампирской традиции и входят ли они в противоречие с ортодоксальной вампирологией, не так уж и важно. Как водится в литературе и в искусстве, кровопивец, конечно же, метафора. Основная мысль «Пищеблока» в том, что настоящий вампиризм, пьющий из человека жизненные соки и вгоняющий его в гроб, — это необходимость жить по неизвестно кем придуманным правилам, без соблюдения которых трудно преуспеть в социуме, а ключевая фраза романа (которая годится и в качестве слогана возможной экранизации): «Общество так устроено, что вампира не убить».
Впрочем, сам писатель, считающий свой роман светлым и радостным, в финале не решается погасить робкую надежду, что любовь и дружба как живые и человечные разновидности коллективизма все-таки могут попытаться вступить в бой с мертвыми ритуалами и высасывающими душу правилами.
