«У меня нет контракта, и поэтому я — самый счастливый человек на свете»
Лидеру группы «Воскресение» Алексею Романову 24 сентября исполнилось 70 лет. Автор самых нежных и самых долгоживущих песен в русском роке, ветеран сцены, он до сих пор ее непосредственный и весьма активный участник. 28 сентября в московском Театре на Таганке состоится концерт, посвященный юбилею музыканта. В преддверии этого события «Известия» поговорили с Алексеем Романовым о музыке, жизни, узнали о его понимании термина супергруппа и о том, как он играл на ударных в группе исполняющей фламенко.
«Вела нас лютая страсть»
— Когда ты все это начинал, ты на какую-то перспективу рассчитывал или это просто были любовь и желание?
— Да нет, конечно, дальше собственного носа ничего не видел. Но вела нас лютая страсть, все хотели играть в группе «Битлз»... Они ведь были не единственные. Те же ливерпульцы, Swingin' Blue Jeans играли получше, и драйв был поострее. Но — разные судьбы, разные истории. А увлечение — да, оно было повальное.
— Если перескочить чуть-чуть вперед: ты в архитектурный институт пошел почему?
— Меня потянул отец. Я в школе был неплохой математик, и у нас был костяк отличников, и разговоры шли про Бауманку. Отец меня в другую сторону подтолкнул; готовиться нужно было по-другому, но физика и математика никаких проблем не составили. Любимая книга для чтения была «Интегральное исчисление»; я ее в автобусе читал, как детектив. Без тренировки, конечно, всё заглохло, но математика — это роскошно, это царица наук. Она же и музыка тоже: порядок, пропорции, взаимодействие, объемная мысль, предвидение, перспектива, очень много общего.
— А как с музыкой было в институте?
— На подготовительных курсах я увидел старшекурсников — это была хипня невероятно колоритная, прямо Сан-Франциско: брезентовые куртки, штаны из портьеры, на спине что-то нарисовано, волосья, усы-бороды — а я такой аккуратный мальчик, в галстучке. На первом курсе, конечно, со всеми перезнакомился, возникло желание организовать группу, что немедленно и было сделано. Интересно было, забавно. Курсом старше была группа «Вечный двигатель»; они играли «роллингов», очень крепко и осознанно, и это была тоже школа: смотришь и учишься не только профессиональным ухваткам, учишься куражу — а они очень куражные были.
— Трудно сегодня представить, каким «первичным бульоном» была тогдашняя московская рок-сцена...
— Я тогда многих повидал на сейшенах. Вот Леша Уткин тогда играл с Горским — сейчас он великий наш гобоист (Алексей Уткин — руководитель Государственного академического камерного оркестра России, — «Известия»). Было ощущение, что ансамблей в Москве несколько тысяч, и все друг друга знали: «Дети папы Карло», «Хрустальные кактусы» — первые названия, которые всплывают. Было несколько лет такой... безнадзорной деятельности. Потом начальство опомнилось, стали пытаться это дело как-то структурировать — то ли зажимать, то ли устраивать какие-то рок-лаборатории. Примером стойкости и преданности жанру был Саша Градский — великий, несгибаемый, безмерно талантливый и очень лояльный к молодежи.
«Приняли на работу — делай, что прикажут»
— Кстати, что такое профессионализм? Была догма: профессионал — это у кого диплом, тарификация, трудовая книжка в концертном объединении. Вот когда песни «Воскресения» в 1980-м крутились на Radio Moscow World Service, — было ощущение, что вот теперь вы настоящие, профессионалы?
— Группы тогда еще как таковой не было: были люди с намерениями и записями, прозвучавшими по радио, да. Но по честолюбию это не ударило. Другое было: поднимаюсь по Кузнецкому мосту в сторону Маросейки, из окна, со второго этажа звучит «Кто виноват», на всю улицу. Это куда больше меня впечатлило. И еще о профессионализме: ну да, трудовая, диплом, тебя зачисляют в филармонию, и ты играешь то, что играют все. Было несколько ансамблей больших, ВИА, типа «Лейся, песня», у которых был свой репертуар, свои обоймы песен, свои авторы, а в основном — вот так. Жванецкий говорил: профессионал — это стабильный результат. Человек, который умеет, вот и всё. Приняли на работу — делай, что прикажут. Ну как, пришел на фабрику, дали чертеж, точишь деталь.
Алексей Романов
— У тебя ведь тоже трудовая книжка лежала в группе «Аракс»?
— Мне очень хотелось освободиться от работы архитектором и заниматься только музыкой. По стечению обстоятельств трудовая оказалась на руках, надо было ее куда-то пристроить — иначе уголовное преследование за тунеядство. Слава Богу, оказались чудесные друзья в областной филармонии, бросили ее в «Аракс», и я не только там числился — ездил с ними на гастроли, отдавал им песенки, музыку пытался сочинять для них — жили творческой жизнью, недолго, впрочем.
— У тебя был не очень долгий, но очень яркий опыт работы в группе «СВ», первой и, наверное, единственной настоящей советской супергруппе. Ваша пластинка на «Мелодии» была на голову выше того, что было тогда вокруг, и даже на шаг вперед.
— Если о супергруппах, то я бы вспомнил о «Веселых ребятах». Наши ровесники, группа-школа: гитарист Вадим Голутвин, трубач Саша Чиненков, басист Женя Казанцев — люди, прошедшие эту школу. И там пели лучшие певцы: Толя Алешин, Леня Бергер, Саша Лерман... ну и так далее. Вот — супергруппа! А «СВ» было уже по следам: музыканты с таким опытом могли любую любительскую группу на достаточно высокий уровень.
«У всех тогда был сложный период»
— А почему так недолго ей суждено было просуществовать? Дело было во внешних факторах или во внутренних?
— Карьерных амбиций не было — это внутренняя психология. А внешние факторы... К 1990-му мы остались без работы, и, отработав пару лет Дворцы спорта, мы столкнулись с вакуумом концертных площадок. Те же дворцы перешли на торговлю азиатским барахлом, концертные организации рассыпались, в общем, мореплаватели остались на берегу. Я стал смотреть по сторонам, а ребята взялись за поденную работу: слава Богу, были какие-то дружественные студии. У всех тогда был сложный период. Мы не расставались, не делили ничего: я придумал несколько песен старинных, и мы с Казанцевым и барабанщиком Юрой Китаевым пытались сделать их костяком концертной программы (нам один деятель обещал клубную работу в Стокгольме). Было несколько концертов, а потом мы эту программу записали с Андреем Кобзоном и Андреем Сапуновым. Она вышла под названием «Семь вещей».
Участники группы «Воскресение» Алексей Романов и Андрей Сапунов
— Эта пластинка удивляла камерным форматом, невероятной актуальностью и, конечно, удивительным жанровым диапазоном — от панка до психоделии, и это не было противоречиво!
— Интересно было сделать что-то, чего мы до этого не делали. Это было классно, профессионально; это, конечно, не выстрелило, и не могло выстрелить, но те, кому интересно, все оказались в курсе.
— А потом возродилась группа «Воскресение».
— Да, в 1994-м поступило предложение сыграть три концерта в концертном зале «Россия» в ознаменование 15-летия группы. Репетировали с Константином Никольским — не задалось; попробовали с Маргулисом и Алексеем Макаревичем, нам дико понравилось! Поехали на гастроли, пару-тройку лет покатались, и началась центробежная история: все взрослые, у каждого свои амбиции. Первым ушел Алексей, потом Маргулис, а клавишнику Мише Шевякову без Жени стало скучно. Пришел Алексей Коробков на барабаны; с ним и с Андреем Сапуновым несколько лет проработали таким трио. И на этом почти всё закончилось. Я тогда решил оставить название за собой — всё же это моя судьба во многом, черт побери!
«Есть расхожие сюжеты и все время новые трактовки»
— Песни ваши не устаревают совсем. Контекст меняется, мир меняется вокруг — а песни остаются созвучными времени. Вот как это получается?
— Вспомни историю европейской живописи: есть расхожие сюжеты и все время новые трактовки. От Джотто до Рубенса — 300 лет, а сюжеты все те же.
— У тебя же потом был еще один «левак» в формат трио, когда вы выпустили концертную пластинку с Петром Макиенко и Юрием Китаевым. Снова захотелось камерности?
— Китаев мне всё время интересен. Он странный, затейливый музыкант, такой динамит; с ним очень неудобно работать, но он блестящий исполнитель, с ним всегда такая жизнь-борьба. Я от нее в какой-то момент устаю; из-за этого вторая инкарнация трио тоже не устояла, хотя были очень интересные концерты.
Алексей Коробков и Алексей Романов на музыкальной премии «Чартова Дюжина. ТОП-13», 2012 год
— В «Воскресении» всегда подкупало и подкупает то, что это всё еще группа, а не «Алексей Романов и...».
— Я нынешнего клавишника Юру Смолякова и басиста Сережу Тимофеева нашел в позднем «Араксе», когда мы вместе ездили на гастроли. Когда Сапунов от нас ушел окончательно, я не хотел брать в состав сессионных музыкантов. Пригласил этих двоих, поначалу предлагал им готовые партии, но быстро понял, что это ошибка: они и сами неплохо справлялись. Не хотелось, чтобы в группе был художественный руководитель. Это непосильный груз, мне бы не хватило педагогического опыта, знаний, у меня мог бы испортиться характер — ну и вообще подминать людей мне не свойственно. Есть накатанные продюсерские ходы, как работать с музыкантами, жестко, мягко, кнут, пряник — но это не мое. Наверное, вот поэтому все у нас так.
— Студийных альбомов у вас то ли пять, то ли шесть, не считая концертных и сборников. На эту лаконичность в фиксации достигнутого всегда сетуют поклонники «Воскресения».
— Материала мало. Я не могу сочинять по две пластинки в год. У меня за два года, дай Бог, две песни соорудятся, а то и нет. И я не думаю, что я кому-то должен. У меня нет контракта, и поэтому я — самый счастливый человек на свете.
«У меня нет идеи, меня увлекает собственно мастерская»
— А что за история, как ты играл на кахоне во фламенко-группе Los De Moscu?
— Началось всё с того, что моя жена Лариса, когда завязала с трио «Экспрессия», очень хотела заниматься фламенко и нашла себе коллектив. Однажды я раскритиковал рыхлый ритм, а ведь это — основа, база, конструкция, а она мне ответила — приходи, поиграй с нами... И эта история затянулась на несколько лет; это была прекрасная практика, и быть внутри танцующего коллектива — это удивительно. Вот я бы еще посидел внутри симфонического оркестра.
Музыканты рок-группы «Воскресение» во время юбилейного концерта с участием симфонического оркестра Государственной классической академии имени Маймонида, 2009 год
— Так вы же играли с симфоническим оркестром!
— Да... И когда можно лечь на эту стену звука — восхитительно.
— Но ты же и стихи пишешь, на излете перестройки они даже публиковались в газетах. А что сейчас?
— Сейчас грядет переиздание, исправленное и дополненное, моей стихотворной книжки; я там еще штук 30 добавил. Но тут вот какая штука — я ж не поэт, я стихоплет. У меня нет идеи, меня увлекает собственно мастерская. И то я ее закрываю временами — и не возвращаюсь годами. Я всегда такой был. Вот, задумался — какой корень у слова «одежда»? И затянулось это на полгода: копал книги, первоисточники, приходили в голову дикие фантазии. «Издевательство» и «одевание» — однокоренные слова или нет? — в таком вот духе. Просто, произнося слово, я хочу точно знать, что оно означает, и прежде чем пытаться рифмовать, я пытаюсь всё уточнить. Я с текстами достаточно долго вожусь: мне важны созвучия, чтобы понимать, как они с соседними работают.
— Теперь, собственно, о юбилее. На праздничном концерте будут гости?
— Будут, конечно, трубач Саша Дитковский, гитарист Миша Клягин, если гармонист Боря Плотников окажется в Москве — тоже будет.
— Это все музыканты играющие с Евгением Маргулисом, он, что удивительно, тоже заявлен на афише.
— Наши с Женей отношения — это вопрос судьбы. Мы можем поругаться, даже грубо; можем не договориться, но всё время чувствуем локоть друг друга. Так судьба распорядилась. Мы как-то по симпатии связались, или даже по эмпатии, на уровне радиоволн... и это тоже рок-н-ролл.
— Семьдесят для рок-музыканта — это как вообще?
— Это всё несерьезно. Ну семьдесят, потом будет восемьдесят — посмотрим, что будет. У меня есть видео, восемьдесят лет Джону Мэйоллу, легенде блюза, а он — с голым торсом. И — никакого пафоса.
