Застала Ильича: приемная дочь лидера эсеров как заложница революции
Название мемуаров Ольги Черновой-Андреевой, падчерицы лидера партии социалистов-революционеров Виктора Чернова, можно понимать в самом широком смысле. Это еще и довольно суровая, закаляющая характер «весна жизни», совпавшая с не самым теплым и ласковым временем в российской истории. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».
Ольга Чернова-Андреева
«Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 362 с.
В 1907 году автору было четыре года, и на последовавший период ее взросления пришлось два тюремных заключения (сначала две недели на Лубянке, потом месяц в Бутырке), многочисленные разъезды по стране, в которых нечасто удается досыта поесть, помыться и выспаться, и постоянный страх за Виктю (как называли Чернова домашние), вернувшегося из эмиграции после Февральской революции, назначенного министром земледелия во Временном правительстве, но после разгона Учредительного собрания перешедшего на нелегальное положение.
В примечаниях к книге можно прочесть подробный репортаж «Простой газеты социалистов-революционеров для города и деревни» о первом и последнем заседании Учредительного собрания, прошедшем в Таврическом дворце 6 январе 1918 года, где В.М. Чернов был избран председателем. Вошедшей в анналы фразы матроса Железняка «Караул устал» в газетном отчете нет, но ее воспроизводит автор мемуаров. В ее описании Учредительное собрание, с которого Виктору Чернову еле удалось уйти живым, получилось довольно остросюжетным:
«Когда В. М. снова взял слово и перешел к вопросу о земле, уже забрезжил рассвет. Вооруженный матрос подошел к нему и, потянув его за рукав, закричал: «Так что надо кончать. Караул устал, пора тушить электричество!» Не обращая на него внимания, В. М. огласил главные пункты основного закона о земле. По его предложению собрание голосовало под крики: «Довольно! Очистить здание!»
Но обо всех выпавших на ее отрочество и юность испытаниях Чернова-Андреева рассказывает со стоическим мужеством и спокойствием, которым, вероятно, она обязана не только врожденному твердому характеру, но и хорошему воспитанию, не позволяющему впадать в истерику и отчаяние. Когда мемуарист слишком хорошо воспитан, а потому не может злословить и со всей беспощадностью описывать человеческие недостатки, это не всегда идет на пользу тексту с точки зрения банально понимаемой развлекательности. Об истинном отношении Ольги Викторовны к тем или иным антипатичным персонажам часто остается лишь догадываться из подтекста, по едва уловимым оттенкам интонации. Но такая «джентльменская» (если так можно выразиться применительно к даме) манера повествования, безусловно, вызывает уважение.
«Холодная весна», написанная в эмиграции в середине 1970-х, до этого была полностью издана только в переводе на английский в 1978 году с предисловием Артура Миллера. Американский драматург хвалит мемуаристку за непредвзятость, но за ее холодноватой отстраненностью и самообладанием он сумел разглядеть и эмоциональное отношение к описываемым людям и событиям:
«Было бы неправильно счесть книгу Ольги Черновой-Андреевой пристрастной, ибо каждое лицо, с которым она встречается, видится свежим взглядом и оценивается справедливо. Эта книга — своего рода отчет, какой написать могла только женщина. Автор находится в некоей точке, где волшебная палочка великих событий прикасается к человеческой плоти, обжигая, причиняя боль и оставляя шрамы»
Высокопарные красивости Миллера стилистически контрастируют с благородной простотой и скромностью текста Черновой-Андреевой, считающей ниже своего достоинства спекулятивно демонстрировать пережитую боль и выставлять напоказ душевные шрамы. Ни разу автор этих мемуаров не дает повода пожалеть ее, и даже начиная книгу фразой «Мы погибали в голодной и холодной Москве», описывает столицу 1919 года глазами художника (Ольга и ее сестра-близнец Наташа хорошо рисовали), в котором чувство прекрасного сильнее голода: «Кучи золы и мусора, сброшенные на задворках, покрывались новым снегом, и всё вокруг выглядело белым и нарядным. Затем грянули морозы, и Москва, застывшая в сверкании кристаллов и сталактитов, была величественна и прекрасна».
Прекрасны и многие люди из ближайшего окружения мемуаристки. Виктя Чернов охарактеризован как обладатель многих приятных черт: любитель физического труда и садоводства, с детства имевший гуманистическую страсть подбирать и выхаживать всех больных животных, простой и демократичный человек, в белом пиджаке помогающий итальянскому крестьянину разгружать навоз. О публицистическом темпераменте Виктора Михайловича можно судить по его желчному письму Ленину после ареста девочек Черновых, фактически взятых в заложницы советской властью: «В. М. написал письмо Ленину, поздравив его с тем, что, не сумев арестовать его самого, Чека арестовала его несовершеннолетних детей. Он выразил уверенность, что при помощи таких методов большевики добьются всего, чего они хотят».
Чрезвычайно колоритным получился у Черновой-Андреевой портрет матери — Ольги Елисеевны, чей неугомонный и бесстрашный характер во второй раз приводит автора мемуаров за решетку (но на этот раз ей немного легче, потому что она сидит не с посторонними, а с почти всей семьей, с матерью и сестрами, включая младшую, 10-летнюю Адю). В изданных год назад мемуарах дочери Черновой-Андреевой — Ольги Андреевой-Карлайл — «Остров на всю жизнь» бабушка Ольга Елисеевна Колбасина-Чернова охарактеризована как «настоящий цветок культуры толерантности и открытости», абсолютно убежденный, «что жизнь прекрасна, и ради того, чтобы она такой оставалась, и стоит жить». «Холодная весна» подхватывает эту восхищенную интонацию:
«Мама отличалась от большинства революционерок своей женственностью. У нее были медно-золотые волосы, очень белая кожа с прозрачным румянцем и светло-зеленые глаза, казавшиеся иногда голубыми, в зависимости от цвета платья. <...> Мы обожали маму и слушались ее беспрекословно. Слово ее было законом. В доме у нас не признавали наказаний, и даже никто не повышал голоса. Когда какие-нибудь знакомые дети рассказывали нам, что их наказывают, нам это казалось чем-то унизительным и было стыдно за них и за их родителей»
Есть, однако, в «Холодной весне» и антигероиня, в отношении которой безупречная корректность Ольги Викторовны дает сбои: уж больно неприятная особа эта Ида Самойловна Сермус, подруга О.Е. Черновой-Колбасиной, прибившаяся к их семье в качестве постоянной приживалки, в 1917-м ставшая личным секретарем Виктора Михайловича, а потом и его третьей женой. Чернова-Андреева довольно метко сравнивает Иду Самойловну с Фомой Опискиным из «Села Степанчиково» Достоевского, хотя тут же одергивает себя в своем сатирическом задоре, испытывая неловкое тягостное чувство после конфликта с зарвавшейся манипуляторшей.
Именно неловкость, а не презрение или раздражение, чаще всего ощущает автор книги, сталкиваясь с некрасивыми человеческими проявлениями. Одна из трех ее лубянских сокамерниц, московская барынька, ностальгирует о дореволюционной жизни: «Прежде всего — телефон. Я звонила с утра всем знакомым, а они мне. Уславливались о встречах; вечером театр, гости, выезды; перескажешь новости. Сижу, а хамка мне шнурует ботинки». На месте Черновой-Андреевой более безрассудная сторонница равенства и братства тут забилась бы в припадке классовой ненависти, однако мудрая не по годам Ольга Викторовна в очередной раз подает пример выдержки и великодушной терпимости к мелким человеческим слабостям и глупостям: «Слова о «хамке» возмутили меня, но я решила не возражать. <...> В этом узком пространстве, насильно запертые вместе, мы должны постараться найти общее человеческое, что на время объединит нас».
