Зияющие высоты: о чем шутил Фазиль Искандер
Сибиряк Михаил Гундарин, воспев не без юмора житие своего земляка Евгения Попова, объединил силы с «героем публикации» и представил новый биографический опус. На сей раз посвященный одному из самых необычных русских писателей ушедшего столетия — Фазилю Искандеру. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Михаил Гундарин, Евгений Попов
«Фазиль: опыт художественной биографии»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 461 с.
Писательский тандем Евгения Попова и Михаила Гундарина начинает свой байопик о Фазиле Искандере массовой сценой в жовиальном «феллиниевском» духе, когда в 1999-м году на 70-летие героя собирается «вся Москва». О Федерико Феллини и сходстве его «Амаркорда» с ранней искандеровской прозой речь пойдет позже, в третьей главе «Детство Фазиля», а пока, в «Предуведомлении» авторы кладут первые нарядные мазки обаятельного портрета своего героя как источника всеобщей радости:
«Эх, какой это был замечательный праздник, на который собралась «вся Москва» — не столько постсоветская, сколько еще та, советско-имперская. Как проникновенно выступали в Театре имени Вахтангова знаменитые деятели культуры, официальные лица, абхазские дети и взрослые джигиты!»
Переключив торжественный тон на официальный, авторы строго резюмируют: «Всем уже стало ясно — кому не было ясно до сих пор: перед нами живой классик. Может быть, самая бесспорная величина в русской литературе второй половины века». В этой формулировке, однако, сквозит неявный оксюморон: «может быть» или все-таки «самая бесспорная»?
Аналогичная зыбкость дефиниций иногда ощущается и в дальнейшем рассказе о загадочной судьбе «мальчика с имперской окраины, сына перса и абхазки, ставшего, не имея ни капли русской крови, классиком русской литературы». Размышляя о том, почему Искандер стоит особняком не только среди «шестидесятников», к которым он, по идее, принадлежит чисто хронологически, но и вообще среди советских писателей, Попов и Гундарин изобретают определение «один из немногих». Как им кажется, оно что-то объясняет, но логика их рассуждений не всегда прозрачна для читателя, не разбирающегося в номенклатурных тонкостях внутри советской писательской среды:
«После публикации повести «Созвездие Козлотура» в «Новом мире» Фазиль Искандер станет, пожалуй, одним из немногих по-настоящему известных писателей своего поколения. До этого он, не достигший еще и 40, мог быть при желании назван удачливым автором нескольких книг, ярким представителем шестидесятников, но всё же одним из».
То есть до этого он был «одним из» курсивом, а после «Созвездия...» стал «одним из немногих» без курсива?
Эту иногда прокрадывающуюся невнятность отчасти оправдывает сам подзаголовок «Опыт художественной биографии», как бы намекающий на допустимую приблизительность, неокончательность выводов, на некий импрессионизм в подаче искандеровского образа. Действительно, герой оказывается куда более сложен и противоречив, чем поверхностное представление о всеобщем любимчике и баловне судьбы, которое складывается в первой половине книги.
Фазиль Искандер в компании хореографа Игоря Моисеева и критика Святослава Бэлзы, 1998 год
Получается довольно информативный, неплохо структурированный и по-своему забавный стилистический микс, где соседствуют высказывания современных «простых читателей» с сетевых ресурсов, цитаты из солидных литературоведов и газетных критиков, к которым авторы относятся с оттенком снисходительности. Так, мальчиком не то чтобы для битья, но для легкого подзатыльника становится Борис Кузьминский, которому пеняют за чем-то не понравившийся «залихватский тон» и даже не удостаивают сноски в библиографии, хотя абсолютно соглашаются с его точным, лаконичным и ничуть не развязным описанием военной повести «Пшада».
В смысле выдержанности тона и у самих авторов «Фазиля» не всё безупречно. Они не всегда оправданно отвлекаются на посторонние предметы. Тем не менее мелькающие в авторских диалогах фривольности и отклонения от основного предмета разговора выглядят довольно мило и в общем даже уместно в контексте витального, не страдающего излишней серьезностью искандеровского творчества. Тем более что не вся книга состоит из шутливых разговорчиков и не всегда авторы резвятся в парном конферансе.
Завершающему каждую главу диалогу предшествует вполне традиционная описательная часть, подробно излагающая биографию и творческий путь героя. На этом пути Попов и Гундарин вслед за большинством исследователей Искандера выделяют две главные вершины — сделавшую его литературной «звездой» в 1966-м повесть «Созвездие Козлотура» и — opus magnum — эпопею «Сандро из Чегема», работа над которой длилась более 20 лет (в 1966-м в газете «Неделя» появилась новелла «Сандро из Чегема», а окончательный трехтомный вариант романа вышел в 1989 году).
Кроме того, авторы подробно останавливаются на притче «Кролики и удавы», обильно цитируя различные мнения и исследования, и на нетипично мрачной для Искандера повести «Морской скорпион», которую они характеризуют не только как «глубоко психологическую», но «в чем-то даже психопатологическую».
Главная литературоведческая особенность книги, пожалуй, в том, что Попов и Гундарин недолюбливают поэзию Искандера, с которой начинался его путь в литературе. Скорее они готовы усмотреть проклевывающийся дар в журналистских заметках (например, к 140-летию со дня рождения Лермонтова), которые герой писал после окончания Литературного института, попав в 1954-м по распределению в «Брянский комсомолец», а потом переместившись в более интересный Курск. Фельетон «Эпопея» в «Курской правде», написанный от лица директора птицекомбината, Попов с Гундариным сравнивают, и не без оснований, с булгаковскими «Записками на манжетах» и с гоголевскими «Записками сумасшедшего».
Стихи же на протяжении всей книги упорно объявляются слабыми, если речь идет о ранних. Да и потом, отметив несомненный творческий рост Искандера-поэта, авторы всё равно бывают несправедливы к «программным» стихотворениям. Скажем, «На лежбище котиков» они упрекают в «декларативности» и «безапелляционности». «Получилось такое рифмованное кредо, впрочем, с целым рядом ярких и выразительных образов», — так и быть, признают Попов и Гундарин, выбирая для цитирования пафосное предпоследнее четверостишие из длинного стихотворения.
Впрочем, в субъективности, с которой не хочется соглашаться, часто и заключается главное обаяние литературоведческого текста. Тем более что Попов с Гундариным сполна компенсируют свою субъективность, сумев вычленить несколько объективно ключевых моментов и высказываний, характеризующих персону Фазиля Искандера. Одно из них содержится в финале знаменитого выступления Искандера с рассказом «Начало» в телепередаче «Вокруг смеха», после которого вся страна узнала нового «юмориста». Однако в телевыступление как раз и не вошла важная для понимания всего искандеровского творчества идея: «Я полагаю, чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться, что и там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставляемый этим обратным путем, и будет настоящим юмором».
