И вот сижу опять в тюрьме: мемуары английского «вертухая»
Прослуживший 18 лет тюремным надзирателем и решивший переработать этот травматичный опыт в книгу Нил Сэмворт начинает свое жизнеописание издалека: «Моя дорога в тюрьму Ее Величества «Манчестер» была довольно извилистой. Я родился в Южном Йоркшире в 1962 году». «Манчестер» — нынешнее название британской тюрьмы строгого режима, традиционно более известной как Стрэнджуэйс, где автор книги провел большую часть своей трудовой жизни. Критик Лидия Маслова изучила плоды раздумий британского тюремщика и представляет книгу недели — специально для «Известий».
Нил Сэмворт
«Глазами надзирателя»
Москва: Бомбора, 2022. — [перевод с английского А.П. Шустовой]. — 304 с.
Простодушный рекламный подзаголовок российского издательства ставит Стрэнджуэйс на пьедестал «самой суровой тюрьмы мира». Сэмворт, однако, успел послужить лишь в двух британских тюрьмах и не берет на себя смелость составить глобальный рейтинг тюремной суровости. Главный публицистический вывод, который можно сделать из его книги, — британская пенитенциарная система сильно проигрывает американской по строгости обращения с отпетыми преступниками («приговор должен соответствовать преступлению») и страдает от недостатка финансирования с вытекающей из этого нехваткой кадров. В финале автор приводит тревожные цифры и делает мрачное предсказание:
«Я боюсь, что тюрьмы вот-вот взорвутся. И, когда это произойдет, пострадают люди — и заключенные, и персонал, в том числе мои друзья. Я надеюсь, что кто-нибудь где-нибудь включит здравый смысл»
Русскоязычному читателю трудно судить, насколько британские власти вняли призывам Сэмворта (книга вышла в 2018-м), или его пафос пропал втуне. Что касается чисто литературных достоинств этих записок, то человека, читавшего «Зону» Сергея Довлатова, трудно удивить новыми нюансами психологии тюремного охранника. Разумеется, интересно сравнить, каково находиться по одну и по другую сторону решетки, но в другой стране и в другое время. Оказывается, почти так же. Есть, конечно, объективные различия между довлатовской советской «зоной» и британской сэмвортовской. Во второй охранники боятся нанести малейшее повреждение заключенным, потому что за это их могут уволить и затаскать по судам, а рыбное карри, заказанное в качестве тюремного питания на Рождество вместо индейки, может стать серьезной причиной бунта. Но психологическую суть происходящего с охранником эти бытовые детали не сильно меняют. Принципиальная разница состоит лишь в мировоззрении писателя и в том, как он воспринимает и изображает самого себя на фоне окружающего кошмара.
Если Довлатов печалится о том, что зло имманентно человеческой природе («Ад — это мы сами»), то Сэмворт отождествлять себя с адом категорически не настроен. На протяжении всей книги он последовательно проводит мысль о том, что лично он человек хороший, приводя различные тому доказательства. Так, встретив нынешнюю спутницу жизни и расставаясь с предыдущей, благородный надзиратель оставил ей всё имущество:
«В то время у меня были другие отношения, поэтому я пошел прямо домой и сказал своей тогдашней подруге, что мы расстаемся и это полностью моя вина. Через несколько дней я встретился с адвокатом, переписал дом на нее, забрал худшую из двух машин и оставил всё остальное»
Кроме того, характерной чертой повествования является своеобразный йоркширский патриотизм, сквозящий, например, в рассказе о семье Сэмворта или в описаниях схваток с заключенными, когда автор кокетливо называет себя «йоркширским придурком». Коллеги, недовольные его либерализмом, порой добавляют к «йоркширскому придурку» эпитет «мягкотелый», а обозлившиеся зэки — «жирный». Нахваливая свою самоотверженную спутницу жизни, которая на 20 лет его моложе, Сэмворт снова ударяется в кокетство:
«Полагаю, кто-то мог бы прийти к выводу, что мне было нечего ей предложить, и задаться вопросом, что, черт возьми, Эми нашла в таком большом уродливом йоркширском ублюдке, как ваш покорный слуга, у которого нет ни гроша за душой. Ну, по словам моей хорошей подруги К. К., у меня есть кое-что более ценное, чем деньги или красота, — обаяние»
Если по любому тексту можно строить предположения, обаятелен ли автор в личном общении, то, честно говоря, манера письма Сэмворта бурной симпатии и желания познакомиться с этим гражданином поближе не вызывает, хотя и особого отторжения тоже. В целом по итогам чтения книги в спектре эмоций преобладает сочувствие, но не чрезмерное. Автор всё-таки выбрал такую карьеру добровольно и сам не слишком ее драматизирует: «Я замечал, что люди приходят на службу в тюрьму по разным причинам, некоторые, как, например, я, просто рассчитывают на надежную работу».
И, конечно, в итоге отрадно, что после всего пережитого в тюрьме Сэмворт нашел в себе силы избавиться от самокритичности по совету женщины-психолога, которую он посещает в заключительных главах книги с диагнозом «посттравматическое стрессовое расстройство».
В очередной порции комплиментов жене, героически вытерпевшей и работу мужа («...приходя домой, я был похож на медведя с занозой в заднице. Она была тюремной вдовой»), и его неизбежное психологическое выгорание, Сэмворт раскрывает секрет их крепкого брака: «Но что действительно объединяет нас, так это смех. У нас одинаковое извращенное чувство юмора».
К этому моменту до конца книги остается где-то четверть, однако какого-то искрометного юмора автор до сих пор не проявил, хотя какие-то попытки порой просматриваются, например, в описаниях изощренных способов, которыми мордуют себя некоторые строптивые заключенные с особо активной жизненной позицией. Однако всё это выглядит не столько смешно, сколько отвратительно. В этом смысле подход Сэмворта опять-таки контрастирует с методом Довлатова, подчеркивавшего, что самые омерзительные подробности он сознательно оставил за пределами своих записок. Нил Сэмворт, наоборот, физиологичную часть тюремного быта эксплуатирует на всю катушку, не боясь отпугнуть брезгливых читателей, но немного утомляя тех, кому хотелось бы ощутить эффект присутствия не столько внутри тюрьмы, сколько внутри головы человека необычной профессии.
