Уинни-Пух и все-все-все: как Черчилль не дал Британии встать на колени
Книга американского журналиста Эрика Ларсона «Страх и надежда» вышла в русском переводе с подзаголовком «Как Черчилль спас Британию от катастрофы», а в оригинале имеет более загадочное название — The Splendid and The Vile («Великолепное и низкое») и подзаголовок попышнее: A Saga of Churchill, Family and Defiance During the Blitz («Сага о Черчилле, семье и неповиновении во время «Блица»). Это действительно внушительная героическая сага о противостоянии Британии и Германии в 1940–1941 годах, точнее, о воздушной «Битве за Британию», представляющая интерес для всех, кто интересуется историей Второй мировой. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Эрик Ларсон
Страх и надежда: Как Черчилль спас Британию от катастрофы
М. : Альпина Паблишер, 2021. — Пер. с англ. — 816 с.
Ларсон подробно излагает, как свежеиспеченный премьер-министр Уинстон Спенсер Черчилль, назначенный 10 мая 1940 года, проявил бульдожью хватку и не захотел идти на соглашение с Гитлером. Фюрер так и не сумел вторгнуться в Британию или хотя бы стереть с лица земли Лондон ковровыми бомбардировками люфтваффе. Однако немцы изрядно потрепали нервы англичанам, которые еще неизвестно как повели бы себя перед угрозой казавшейся неотвратимой оккупации, если бы Уинни, как его звали в народе, не подал им личный пример несгибаемости.
Трудно добавить что-то неслыханное к настолько всесторонне освещенной во множестве исследований личности, как Черчилль, но Ларсон старательно выкладывает на свой лад мозаику из более или менее известных деталей, отражая разные точки зрения на эту историческую фигуру. Например, лорда Галифакса, министра иностранных дел, который, в ужасе от слишком хаотичного мышления нового премьера, прозвал его Пухом. Вероятно, начитанный лорд намекал на опилки в голове своего эксцентричного и вечно пьяного начальника. Так или иначе, определенно есть что-то винни-пуховское в байке, иллюстрирующей бесстрашие Черчилля, плевавшего на собственную безопасность и не унижавшегося до того, чтобы прятаться в бомбоубежище:
«Даже самые яростные авианалеты не мешали ему забраться на ближайшую крышу, чтобы понаблюдать за бомбежкой. Однажды холодной ночью, следя за вражеским рейдом с участка крыши, находящегося над подвальными помещениями Оперативного штаба кабинета, он уселся на каминную трубу, чтобы не замерзнуть, и сидел так, пока на крышу не поднялся офицер, чтобы вежливо попросить его подвинуться: премьер-министр заткнул собой дымоход, и дым теперь идет в комнаты внизу, вместо того чтобы выходить наружу»
Подробное научно-историческое описание «Битвы за Британию» желающие могут почерпнуть из первых рук, скажем, из шеститомной «Второй мировой войны» самого Черчилля. А к книге Ларсона имеет смысл обращаться не столько за сухими фактами (хотя она вполне информативна), сколько за составляющим авторское ноу-хау «влажным» контекстом, который обеспечивают обильные цитаты из личных женских дневников того времени, придающие книге легкую «желтизну». Это, однако, совсем не тот оттенок желтого, который окрашивает, скажем, популярную книгу Бориса Джонсона «Фактор Черчилля», где автор с панибратской интонацией как бы похлопывает по плечу своего кумира, рассказывая о его ассортименте головных уборов или любовных похождениях его жены Клементины.
В отличие от этой развязной «жеребятины» книга Ларсона скорее женское чтение, местами напоминающее стародевические таблоиды, с сентиментальным воодушевлением гоняющие туда-сюда караваны семейных и альковных историй. У Эрика Ларсона эти женские откровения (например, детальная история, как одна девушка наконец решилась потерять невинность именно во время бомбардировки) работают на главную писательскую задачу: показать, как в британцах любовь к жизни, сексу и красоте родной природы победила страх смерти.
Одним из сквозных персонажей книги является Оливия Кокетт, служащая Скотленд-Ярда, ведущая дневник в рамках социологического проекта «Массовое наблюдение», впоследствии изданный под названием «Любовь и война в Лондоне», где автор щедро делится своими интимными переживаниями (как раз под бомбами у нее разгорелся роман с женатым мужчиной). Кроме того, Оливия проявляет себя и как даровитый пейзажист, например, в отчете о прогулке с подругой во время авианалета:
«Шли прямо в сияние полной луны. Были в таком восторге от ее красоты, что дошли до Брикстона, сквозь орудийную стрельбу и прочее, восхищаясь светотенью, радуясь пустоте и тишине улиц. Как сказала Пег, вся эта война, все эти орудия кажутся чем-то банальным, по сути — незначительным на фоне этого мрачного великолепия»
Наблюдательная Оливия упоминается в книге едва ли не так же часто, как сам Черчилль или его дочь Мэри, отмечающая 18-летие 15 сентября 1940 года. Из ее трогательного девичьего дневничка, пестрящего восклицаниями и вздохами типа «Ах, la jeunesse — la jeunesse», Эрик Ларсон почерпнул информацию о том, как весело проводили время английские барышни той поры: «танцевали с авиаторами на близлежащих базах Королевских ВВС, иногда приводя их домой для ставших привычными «обниманий» на сеновале».
Впрочем, кроме обниманий на сеновалах, в толстой книге Ларсона хватило места и для небезынтересных мужских наблюдений, например, Джона Колвилла, который перешел к Черчиллю в качестве помощника личного секретаря в наследство от предыдущего премьера, Невилла Чемберлена. Похоже, именно из записок Колвилла взято название книги, допускающее разные толкования. Так философски он записал свои ощущения во время очередного налета, хотя и немного в стилистике милейшей Оливии Кокетт:
«Эта ночь выдалась безоблачной и звездной, над Вестминстером поднималась луна. Не могло быть зрелища прекраснее, и зенитные прожекторы, лучи которых пересекались на горизонте, и звездообразные вспышки в небе, там, где рвались снаряды, и зарево далеких пожаров — всё это лишь обогащало эту сцену. Она была и величественна, и ужасна: судорожное гудение вражеских самолетов над головой; грохот орудий ПВО там и сям; при выстрелах этих орудий — огни, чем-то напоминающие светящиеся окна электричек в мирное время; и мириады звезд на небосводе, подлинных и искусственных. Нигде никогда не было такого разительного контраста между великолепием природы и человеческой низостью»
