Бури жутких трансов: опыт погружения в неустойчивую психику декадентов
Биографический жанр, да еще освященный магической аббревиатурой ЖЗЛ, никак не мог остаться вне поля внимания — особенно в расслабленные дни каникул, когда самое время познакомиться с жизнью великих. Тем более что речь здесь идет о великих — и скандальных — поэтах. К тому же автором выступил видный историк и востоковед, а по совместительству ценитель и знаток русской и японской поэзии Василий Молодяков — короче, устоять было невозможно. «Известия» представляют книгу недели.
Василий Молодяков
Декаденты: Люди в пейзаже эпохи
М.: Молодая гвардия, 2020. — 399 с.
Книга Василия Молодякова объединяет под одной обложкой биографии 11 поэтов, так или иначе относящихся к декадентскому направлению. В этой «футбольной команде» к шести знаменитым центрфорвардам (Шарль Бодлер, Поль Верлен, Артюр Рембо, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Федор Сологуб) литературовед добавляет пятерых менее раскрученных игроков со скамейки запасных.
Самый известный во втором, более маргинальном разделе книги — англичанин Алджернон Чарльз Суинбёрн, при жизни признанный классиком и неоднократно выдвигавшийся на Нобелевскую премию (украшающая обложку Прозерпина с картины Данте Габриеля Россетти была его любимой героиней). До знакомства с Суинбёрном читателю предлагается встреча с двумя эфемерными, призрачными, растворившимися в закоулках литературной истории русскими фигурами — Александром Добролюбовым и Александром Емельяновым-Коханским, а вслед за Суинбёрном завершают галерею два немца, Ханс Хейнц Эверс и Джордж Сильвестр Вирек (Георг Фирек).
В прологе «Замечательные декаденты?» (вопросительный знак сменяется торжествующим восклицательным в эпилоге, мол, кто бы сомневался) Молодяков обозначает свою главную композиционную задачу: «...это должна быть цельная книга, а не с бору по сосенке», и, коротко описав принципы отбора участников, предоставляет читателю судить, удалось ли «сделать книгу единым целым, "с головой, туловищем и хвостом", как сказал об одном из своих сборников Брюсов, а не просто "собраньем пестрых глав"». В целом задача выполнена, хотя старания автора разбросать по книге там и сям специальные тематические крючочки и скрепочки, чтобы она не развалилась, не всегда выглядят одинаково убедительно.
Василий Молодяков
В подзаголовке «Люди в пейзаже эпохи» акцент скорее падает на первое слово. Та или иная эпоха тут остается все-таки фоном, а на первый план выходят портреты людей с причудливой душевной организацией, которая и в другое время дала бы нестандартные плоды. Единство сколоченной Молодяковым компании — прежде всего поведенческое. Декаденты, независимо от времени и места, от успешности или непризнанности, образуют своего рода шайку дворовых хулиганов, сплоченных жестким кодексом поведения, требующим вести себя как можно более вызывающе. В главе об Артюре Рембо Молодяков характеризует его не только как «поэта нового типа», но и как «пример совмещения жизни и творчества с превращением жизни, по общему мнению, в "черт-знает-что", так что ни Бодлеру, ни Верлену не снилось, а затем и в легенду».
Впрочем, автор заранее настроил себя на толерантность: «Не пытаясь морализировать и тем более судить своих героев <...>, я должен признать, что многие вели себя отвратительно, а окружающие не обязаны были терпеть их выходки». Этическая снисходительность Молодякова дает маленький сбой лишь один раз, когда он называет Емельянова-Коханского проходимцем — но этот Емельянов и правда самый странный персонаж книги. Описан же он таким загадочным образом, что закрадывается подозрение: а существовал ли он в действительности или является мистификацией Валерия Брюсова, самоназначенного предводителя русских декадентов и гения литературной маскировки?
Брюсов, глава о котором расположена примерно в середине книги, возникает и в других, самых неожиданных местах, как бы помогая автору обеспечивать цельность. Так, в середине главы о Суинбёрне вдруг натыкаешься на стихотворное приветствие, которое Анатолий Луначарский написал к юбилею Брюсова, отмечавшемуся 17 декабря 1923 года. Приветствие это, автор которого «как будто чествует декадента, а не члена партии и ответственного работника», само по себе смахивает на пародию. Вроде тех, которыми в свое время развлекался насмехавшийся над брюсовскими стихами другой символист и мистик Владимир Соловьев: «Но робок я пред целым миром снов, // Пред музыкой роскошных диссонансов, // Пред взмахом вольных крыл и звяканьем оков, // Алмазным мастерством и бурей жутких трансов». «К Суинбёрну это подходит не хуже, чем к Брюсову», — делает Молодяков вывод, с которым трудно поспорить, потому что этим универсальным четверостишием можно порадовать широкий спектр юбиляров, хоть как-то отметившихся на стихотворной ниве.
Пронизывающий всю книгу Брюсов в своем самолюбовании нередко выглядит комично, особенно когда речь заходит о периоде насмешек и глумления над декадентами и в особенности над брюсовским детищем, альманахом «Русские символисты». Тем не менее Молодяков цитирует его страницами, делает ему крайне лестные комплименты (процитировав брюсовское стихотворение «Бодлер», признается: «Лучшего "словесного портрета" Бодлера на русском языке я не знаю»). Иногда же отчаянно бросается на его защиту, например, от Владислава Ходасевича, оставившего в своем «Некрополе» довольно неприятный брюсовский портрет. По мнению Молодякова, Ходасевич наговаривает на Брюсова, потому что тот не принял его в символисты: «Даже будучи автором "Тяжелой лиры", Ходасевич не смог забыть, как четверть века назад его не приняли в "Весы" и "Скорпион". А он хотел быть не просто поэтом, но именно символистом и получить признание в этом кругу».
Однако когда возникает надобность, Молодяков реабилитирует мстительного вруна и пользуется строчкой Ходасевича, аттестуя предпоследнего фигуранта книги Ханса Хейнца Эверса: «Эверс, как все декаденты, явно предпочитал область тьмы. Но это не значит, что он был на ее стороне. Как сказал другой поэт, "имей глаза — сквозь день увидишь ночь". Это про Эверса». Впрочем, отчего ж только про Эверса? Кого ни возьми из декадентов, любому такая характеристика впору.
Немудрено, что к концу книги всех этих выдающихся персонажей становится немножко трудно различать — уж больно схожи они в своем настойчивом стремлении эпатировать. Увы, независимо от того, является ли этот эпатаж продуманной позой в рамках самопиара или органическим, хоть и губительным, свойством натуры, напоминающим фразу из Даниила Хармса: «Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу».
