Малые дети, слушающие волшебные сказки, и взрослые дяди, читающие Конституцию, падают жертвой сходной ошибки. И те и другие полагают, что царь, король, президент, премьер или иной тип самостоятельного державца являются полновластными (в рамках закона или обычая, конечно) хозяевами на своей земле. Царь Афрон полновластно правит в своем царстве, царь Долмат — в своем. У них, конечно, могут быть недоразумения из-за спорных территорий, но самый принцип полновластия не подвергается сомнению — иначе на что ж и царский (президентский etc.) сан.
В реальности эффективный контроль над всей территорией, формально принадлежащей короне, встречается весьма редко, являясь скорее счастливым исключением в истории государств. История — это скорее мучительный и долгий процесс приведения формального суверенитета к фактическому.
Диккенс в «Повести о двух городах» довольно реалистически (и поэтому не очень умильно) описывает фактическое полновластие короны в Лондоне второй половины XVIII века, то есть когда Британия уже вовсю правила морями: «Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах… сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах у всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу; узники в лондонских тюрьмах вступали в драку со своими тюремщиками… в приходе Сент-Джайлса солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, — и никто этому не удивлялся». Вспомним и как в 1918 году не то что лорд-мэра, но самого предсовнаркома т. Ленина в Сокольниках бандиты выкинули из «Роллс-Ройса», накостыляв по шее.
То же было в другой великой державе. Людовик XI объединил Францию, но подальше от греха сам почасту живал в Бастилии (заодно и за узниками присматривал), а в полутора километрах от его резиденции, примерно где сейчас Опера Гарнье, располагался Двор Чудес (причем только главный, всего таких дворов в Париже было не менее дюжины), куда безопасному ходу королевской власти в лице стражников не было. Не говоря уже о простых горожанах. Более или менее удалось обезопасить столицу первой европейской державы от этих гнойников лишь в XVIII в. Да и то не вполне: только при бароне Османе удалось снести комплекс строений во дворе Лувра, отличавшийся по характеру контингента самыми чудесными свойствами — не хуже московского Хитрова рынка. Все это творилось, покуда маршалы Людовика XIV (а потом маршалы Наполеона) гремели победами по всей Европе.
Полновластие государства в собственных столицах (не будем пока рассуждать о дальних окраинах, где закон — тайга, медведь — прокурор) настало лиши во второй половине XIX века — с учреждением и всяческим усилением регулярной полиции и с довольно жесткими и при этом систематическими мерами по очищению столиц от совсем уже злачных мест. В России-СССР это случилось еще позже, причем достигнуто было еще более немилосердными мерами. Вполне безопасной столица нашей родины стала лишь при Хрущеве-Брежневе — еще при т. Сталине в смысле гнойных мест социалистическая столица скорее приближалась в Парижу времен Людовиков -надцатых.
Но беда в том, что полновластие суверена на всей своей территории, выражающееся в том, что полиция может входить во всякое место и восстанавливать там благочиние — уж там гуманными средствами это полновластие некогда было установлено или не совсем гуманными, — не является безусловным завоеванием, после которого оно есть само собой разумеющееся. Пользуясь любимым выражением В.В. Познера, «пришли другие времена, пришли другие племена» — и начинай всё сначала.
Ибо первое, что делают другие племена на новом месте, будь то Париж, Лондон или Москва, особой разницы нет — они обустраивают собственные этнические Дворы Чудес (тут отличие: в Дворах Чудес прежней эпохи публика была скорее разноплеменная), где законы государства не действуют и куда полиции лучше не соваться. У нас в Москве был Двор Чудес в Черкизоне, теперь он обнаружился в Матвеевском, поскольку таких дворов как в средневековом Париже, если не больше (ведь Москва значительно обширнее Парижа), прорывание таких гнойников — лишь дело времени и при том недалекого.
Так на новом витке диалектической спирали государство столкнулось с проблемами вполне средневекового свойства. Вновь насущным является обретение полновластия над формально своей территорией — включая формально свою столицу. Более гуманных способов, нежели те, что были использованы в прошлом для решения той же задачи, к сожалению, не просматривается.
