Вице-спикер Государственной думы С.В. Железняк предложил «вернуться к рассмотрению в Госдуме законопроекта о введении уголовной ответственности за реабилитацию нацизма и оправдание фашизма и попытки пересмотра итогов Второй мировой войны», поскольку «никто не вправе ставить под сомнение подвиг нашего народа и память миллионов, погибших в войне». К возобновлению законодательного процесса вице-спикера склонили негодные речи и деяния, случившиеся в дни 68-летия Победы — «Поразительно, насколько они ненавидят страну, народ, те ценности, которые являются смысловым стержнем нашего общества. Им ненавистны парады, они считают, что Георгиевская ленточка — это фетиш, что неизвестно, что было бы лучше для страны: победа нашего народа либо Гитлера».
Поразительно — не поразительно (сколько же можно поражаться, не первый уж год), но многим это действительно неприятно и даже сильно неприятно. И конечно, приятнее было бы, чтобы таких речей и поступков было меньше. По крайней мере на чтимый большинством нашего народа день 9 Мая. Это даже вопрос элементарного воспитания. В приличном обществе не принято самовыражаться по поводу американского (resp.: французского) народа и его истории в день 4 июля (resp.: 14 июля). Сколько бы вопросов к этим народам не имелось. У нас же наоборот. Чем святее день, тем садче должны быть оскорбления. Отчего желание заткнуть рот оскорбителям может быть сильным.
Другой вопрос, стоит ли немедля заводить законодательную машину, по-простому говоря, стоит ли вестись на выходки людей, по умственному и нравственному развитию стоящих на уровне трудных малолеток.
Огорчившие вице-спикера (и не только его) негодные деяния и речи можно разделить на три категории. Во-первых, это прямые непотребства (акции и инсталляции тож), учиняемые возле памятников павшим на войне. Вроде инсталляции с резиновой надувной женщиной у ставропольского военного мемориала. Строго говоря, здесь вообще нет ни реабилитации нацизма, ни оправдания фашизма, ни попытки пересмотра итогов, а только публичное непотребство, чинимое над государственно-охраняемым памятником. Будь то военный мемориал, будь то частная могила, будь то памятник Тысячелетию России, будь то клодтовский памятник императору Николаю Павловичу. Хулиганство есть хулиганство, санкция есть санкция, и законодатель лишь может позаботиться о неумолимости этой единообразной санкции.
Во-вторых, есть гражданственные акции вроде той, что была на Тверской 9 мая после Парада Победы, когда гражданственные акционеры развернули транспарант «Смерть кремлевским оккупантам!», за что были препровождены в участок и получили по 10 суток ареста за нарушение КоАПа. Мысленный эксперимент — что случилось бы с участниками аналогичной акции, выйди они весной 1942 года на главную улицу Киева или Смоленска с транспарантом «Смерть немецким оккупантам!» — приводит к выводу, аналогичному тому, который был сделан в 1968 году по поводу французских студентов, именующих своего декана эсэсовцем, а полицию гестаповцами: «Они так говорят, потому что никогда не имели дела с настоящими эсэсовцами». Менять законодательство ради столь скудоумных сопляков вряд ли тоже имеет смысл.
В-третьих — и похоже, что С.В. Железняка склонило к мысли об устрожении именно это, — есть дискуссии в электрическом интернете. Действительно, в этом интеллектуальном и креативном гетто писалось черт знает что. Во всяком случае, не для слабых душ. Знаменитый дизайнер Артемий Татьянович (А.А. Лебедев) наряду с дежурным к Дню Победы поместил и новое: «Я знаю, что когда Наполеон дошел до Москвы и нассал в Георгиевском зале кремля на паркет, ничего не случилось. Нассал — и вернулся домой. Знаю, что те страны, которые были завоеваны фашистами (Франция там, Италия, туда-сюда), как-то справились и существуют до сих пор. Знаю, что Швейцарию не трогали. Знаю, что часть СССР была немцами завоевана. И почему-то население не было поголовно расстреляно. Ведь если план немцев заключался в уничтожении славян, то можно было уже приступить к плану-то. Если план немцев заключался в превращении славян в рабов, то славяне уже были рабами в колхозах… Было бы что-нибудь более страшное с Россией, если бы немцы ее завоевали?» Был еще прогремевший на эти праздники бостонский литератор М.Л. Берг, из-за океана написавший, что ничего такого уж страшного в победе Гитлера не было бы, были прочие вариации на эту тему.
И все они повторяли уж полуторавековую почти речь тогдашнего знаменитого дизайнера и публициста П.Ф. Смердякова: «Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна. Я не только не желаю быть военным но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».
Спрашивается, отдали бы Смердякова за такие блогосферные речи при Александре II, когда действие романа происходит, под уголовный суд? Нет. Гадливость бы испытали и немалую, но под суд — много чести. Тогда почему же брезгливое нежелание мараться, присущее в годы того царствования даже и провинциальному капитан-исправнику (не говоря уже о столичных сановниках), мучительно недоступно знатным думцам? Брезгливость — это так просто и даже так физиологично. Публика — та давно уже испытывает, чего же боле.
