Президент СССР и генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев остался верен идеалам своего уже далекого теперь генсековского служения. В ходе публичной лекции «Человек делает историю или история делает человека?», прочтенной в том самом конференц-зале «РИА Новости», где 19 августа 1991 года выступили перед прессой неудачливые члены ГКЧП, президент СССР как бы вновь пережил дней Михаиловых прекрасное начало — «Всё, чем владею, вдаль куда-то скрылось; / Всё, что прошло, — восстало, оживилось!..» — и призвал публику к новой революционной перестройке. «Владимир Путин и другие, кто считает, что можно, вернувшись к старым методам, нагнать страху и страхом управлять, должны понимать: ничего не получится... Политика всё больше превращается в имитацию. Нам нужна новая система управления страной», — говорил М.С. Горбачев.
То, что вольнолюбивые речи президента СССР, который (СССР) «жалко, унизительно издох» 21 с лишним год назад, не вызвали большого энтузиазма в АП РФ и руководстве ЕР, было предсказуемо. Но эти речи не вызвали энтузиазма вообще, в том числе и у лиц, никак не связанных с нынешней системой власти и даже ей всячески оппонирующих.
Дело в том, что роль монарха в изгнании, которую М.С. Горбачев вынужден исполнять с 25 декабря 1991 года, вообще плохо вяжется с энтузиазмом бывших подданных, а равно с юбилеями и публичными лекциями. То есть можно читать лекции, можно праздновать разные даты своей жизни, но рассчитывать на особо сочувственный отклик монарху-изгнаннику не приходится. Всё, что ему остается, — это гордо замыкаться в своем одиноком величии, и это крест, которого не избежать. Утрата престола — это не мелкое и поправимое недоразумение «Ничего, поеду на следующем», это горькая доля, которую надо мужественно нести до конца жизни. Как это сделал Б.Н. Ельцин, ушедший в историю с величием. Утрата престола (в случае М.С. Горбачева еще и вместе с ушедшей в небытие державой) — это не та игра, где карты можно пересдать. Это навсегда, и незавидна судьба такого державца, который не понимает всей безысходности своего положения.
К тому добавляется еще и бег времени. Всякая календарная арифметика условна — когда год идет за три, когда время, наоборот, замедляется. Впрочем, замедление — это не наш случай, и в России, и за ее пределами время как ускорилось, так и продолжает свой чрезмерно быстрый бег. Но если пренебречь этой условностью и приложить 21 год, прошедший со дня падения СССР, к иным великим падениям, например к Семнадцатому году, то сейчас на календаре — 1938 год. К такой арифметической операции сложения можно относиться по-всякому, хотя ожидание большой войны — «И сердце чует близость худа, / Какого не знавали мы» — сильно и неприятно напоминает конец 1930-х, а заклинания про прекрасный новый мир, общечеловеческие ценности, мировое сообщество и прочие приятности все более утрачивают и в убедительности, и в употребляемости.
Но в любом случае спросим: где спустя 20 лет пребывали еще здравствующие А.Ф. Керенский и Вильгельм II и сильно ли было их влияние — хоть политическое, хоть чисто идейное — на общество конца 1930-х? Оно было равно нулю, ибо бег времени все смолотил.
Мечтания отставных людей — и это можно сказать не только о М.С. Горбачеве — о том, чтобы четверти века (или 15 лет) как не бывало и опять можно было сыграть в перестройку (или в молодых реформаторов), наталкиваются на то препятствие, что слишком с тех пор всё переменилось и сделалось другим. Люди, деньги, еда, питье, нравы, убеждения, соседние народы, международные партнеры — всё. Таким же остался только снег. Для «перестройки-2» явно недостаточно.