Таганский суд г. Москвы продлил до 24 июня срок содержания под стражей дамам, учинившим 21 февраля непотребство в храме Христа Спасителя. Таким образом, участие в мероприятии уже обошлось дамам в полтора месяца СИЗО, а теперь суд добавил еще два месяца. Следствие по мокрым делам порой ведется быстрее.
Это при том, что ст. 97 УПК РФ устанавливает внятные основания при выборе меры пресечения — если есть причины полагать, что: 1) подследственный скроется; 2) продолжит заниматься преступной деятельностью. Есть еще один пункт — об оказании давления на участников процесса и об уничтожении доказательств, но тут он вряд ли вообще применим. На кого давить и что уничтожать?
Что до п. 1 — «уйдут в бега», то вряд ли такой исход был бы столь неприемлем, скорее даже наоборот. Пребывание в бегах есть вообще сомнительное удовольствие, а для людей, вряд ли способных прокормить себя мирным трудом, еще более сомнительное. Дальнейшее же участие в публичных мероприятиях будет сильно затруднено — это также и к вопросу о п. 2. Общее (чтобы другим неповадно было) и частное (чтобы дамы прекратили концертирование) предупреждение вполне будет достигнуто и при уходе в бега. Власть же выпутается из той ловушки, которую она сама себе поставила.
Ибо назначать 15 суток по КоАП или штраф по УК надо было раньше — после чего вопрос был бы снят, а после трех с половиной месяцев в СИЗО честь мундира уже и не позволит давать символическое наказание и закрывать вопрос. Спросят: «Зачем же вы так долго держали и продлевали?»
Тот же довод следствия, что «обвиняемые должны оставаться под арестом, так как могут стать объектом преступных посягательств» — если, конечно, он вправду имел место, а не был придуман адвокатом, — представляется вовсе странным. На воле находится много людей, которым их оппоненты хотели бы нанести побои. Всякая ли потенциальная жертва побоев должна быть в связи с этим заключена под стражу. Если подследственные сами просят заключить их в бронированную камеру — «Их здорово напугали эти негодяи» (С), — это иное дело, но таких просьб вроде бы не поступало.
Доводы же судьи Ивановой о том, что «судебные действия предполагают большой объем работ, для продления ареста действительно есть объективные причины», вызывают вопрос о том, каких же именно объемных работ следственные действия требуют. Реальная трудность там вправду есть. Для квалификации дела по ст. 213 УК РФ следствие должно доказать наличие «политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды», послужившее мотивом деяния. Но если сам подследственный не захочет признаваться в наличии у него вражды или ненависти, т. е. своими же руками делать себе срок, но предпочтет отпираться, то доказать такое наличие невозможно. Чем думал законодатель, сочиняя такую статью, — другой вопрос.
Еще одна трудность может проистекать от (гипотетической) убежденности следствия, что за дамами стоял какой-то подстрекавший их куратор-провокатор, и от охоты получить на него показания. Хотя если даже куратор есть, неясно, нужно ли так стараться с добыванием показаний. Если он вправду есть, то вычислить его не очень сложно и еще менее сложно объяснить ему, что так делать больше не надо, поскольку будут неприятности. Провокаторы — люди довольно понятливые.
Когда бы власти были всерьез озабочены новой модой на кощунства, с их стороны разумнее было бы, дав по случившемуся казусу 15 суток — без крайнего насилия над действующим законодательством больше не получается, — далее задуматься над тем, как спешно поправить законодательство, чтобы наказания за кощунства перестали быть анекдотическими. Но покуда закон есть таков, каков он есть, и обратной силы не имеет, дам надо отпускать. Сопроводив это рекомендацией больше не попадаться.
