Основание беснования: шабаш адептов русского хоррора
Уже несколько лет издательство «АСТ» выпускает ежегодную антологию рассказов в жанре хоррора и мистики, написанных русскоязычными авторами, которые отбираются по итогам голосования читательской таргет-группы. Критик Лидия Маслова, памятуя о прошедшем всего пару дней назад Хеллоуине, взялась изучить новейшую «Самую страшную книгу» и вынесла вердикт — специально для «Известий»
Сборник
Самая страшная книга 2020
М.: АСТ, 2019. — 576 с.
Первое, что бросается в глаза в новой «Самой страшной книге», это склонность «хоррористов» ставить знак равенства между отвращением и страхом, между тошнотой и выбросом адреналина. Во всяком случае они считают отвращение хорошей прелюдией к испугу, подобно кинематографистам, которые, настойчиво показывая сгусток шевелящихся опарышей, как бы предупреждают, что ужас не за горами. Участники «ССК» с удовольствием описывают всякие дефекты человеческой внешности (варикозные вены, прыщи), детали убогого неухоженного интерьера, отвратительные подробности распада органической материи.
Открывает антологию завсегдатай серии «ССК» Максим Кабир с объемистым рассказом «Исцеление», в первых строках которого сразу щеголяет знанием синонима к слову «таракан» — прусак. От этого уже становится не по себе, по крайней мере журналистке, приходящей в неопрятную квартиру к хозяйке прусаков («Тараканы курсировали по сальным бокам холодильника») и выкладывающей на грязный стол с липкой клеенкой кассетный диктофон, который издает атмосферный «шелест пленки». Чуть позже также зловеще шуршит синтепоном пугало-призрак, являющееся посреди пурги несчастной женщине, чьи нервы и без того расшатаны: два года назад она потеряла трехлетнюю дочь, попавшую под машину.
Максим Кабир
Оправданный, но казнящийся чувством вины водитель помогает героине в журналистском расследовании и везет ее на таинственный остров, где окопались полубезумные сектанты. Однако психологически самое страшное в «Исцелении» не чудовищная бандерша секты, а невинная случайная встреча героини с бывшим мужем, промышляющим кражей канализационных люков: «На нее таращился мутными бельмами ходячий мертвец, напяливший восковую маску, дурную копию некогда любимого лица».
Травматические переживания после потери ребенка становятся одной из сквозных линий антологии. Так, «Доставка» Павла Дывыденко похожа на средней ужасности голливудский фильм о кошмарах, связанных с угрызениями совести человека, сидевшего за рулем и выжившего в ДТП, в котором мучительной смертью погибли его жена и сын. Чтобы хоть как-то отвлечься, безутешный отец приобретает привычку выписывать с разных сайтов всякую ерунду, и однажды ему присылают часы сына и дневник жены, а вскоре является и сам изуродованный призрак сына с трупной личинкой во рту.
Многие участники «ССК» и сами ощущают вторичность своего продукта, причем даже не по отношению к литературным образцам, а к массовому кинематографу, поэтому нередко невзначай вворачивают ремарки типа: «как бывает в фильмах ужасов». В «Домофоне» Сергея Цветкова мается женщина-следователь, так же разговаривающая со своим мертвым ребенком, как персонажи «Исцеления» и «Доставки». Понимая всю банальность происходящего, автор пытается выкрутиться, хотя и не очень убедительно: «Еще недавно сцены в кино и книгах, где персонажи, похоронившие близкого человека, приходят на могилу к умершему и беседуют с ним, казались Алине абсолютной выдумкой, растиражированным клише, не имеющим ничего общего с действительностью. Но теперь потребность в подобном ощущалась как вполне естественная».
Как «вполне естественное» совпадение выглядит и то, что, пока героиня разговаривает с покойным сыном, за соседней оградкой как раз копают могилу для невероятно изощренно самозарезавшегося мужчины, которого следовательница накануне ночью освидетельствовала, заодно прослушав в его телефоне разговор по домофону с давно вроде бы умершим отцом. Героиня загорается идеей: вдруг ей тоже удастся не только поговорить с сыном в одностороннем порядке, но и услышать его ответ, хотя ничего хорошего с того света сын ей сказать не может.
В жанре зомби-хоррора написана «Аномалия» Юлии Глухачевой, действие которой происходит в сельской местности после таинственного исчезновения бригады монтажников, якобы налаживавших мобильную связь. После этого по ночам над деревней возникает странное зарево, летают светящиеся шары, затягивающие в себя людей и превращающие их в жутких существ, штурмующих мирные хаты селян.
В длинной ночной сцене, где герои всю ночь отбиваются от обступившей избу нечисти, Глухачева хорошо держит напряжение, хотя и ничего нового, невиданного в данном жанре не изобретает, разве что кроме зрелищной модификации зомби под названием «перекрут»: «Худые ноги были неестественно вывернуты, причем правая была сильно вытянута, а левая — надломлена в колене, из-за чего всё тело кривилось набок. Талии почти не было: какая-то страшная сила стянула ее в тонкую полоску кожи, на которой неизвестно как держалась верхняя, довольно массивная часть туловища».
С «перекрутом» рифмуется колдун Бесокрут в рассказе Вадима Громова «Шарик»: «То ли им бесы крутят, то ли он — ими... А может, в одном хороводе топчутся». Герой попадает в кабальную зависимость от Бесокрута, обещающего вылечить его сына, но вместо этого шантажирующего его, требуя всё больше пищи, которой для него являются человеческие боль и страдания. Правда, немного непонятно, почему Бесокруту для его людоедства необходим посредник, который лишь выкрикивает технические задания: «Кишки наружу!», «Колени вдребезги!», «Ногти брысь!», «Лицо, мошонка — всмятку!»
Вадим Громов
За этим следуют довольно отвратительные в своем натурализме описания членовредительских штук, с которыми по жестокости могут соперничать только сцены убийства животных и птиц в одном из самых сильных и оригинальных по замыслу рассказов «ССК» — «Бинго» Артема Гаямова. Действие его ловко закручено почти что по сюжетной схеме «Убийства в «Восточном экспрессе», только вывернутой наизнанку: в спальном вагоне, наполненном клиентами международной корпорации UltraZоо, устроившей живодерский аттракцион из эвтаназии якобы смертельно больных животных.
На фоне преобладающих в «ССК» выдуманных спиритических сеансов, историй про ведьм и чернокнижников, а также попыток создать невиданных фантастических тварей, немного чужеродно смотрится почти документально-исторический и гораздо более страшный рассказ Оксаны Ветловской «Яр», где имя героя Ярослав рифмуется с кошмаром Бабьего Яра, а функцию упырей выполняют импозантные нелюди с черепами на фуражках.
Оксане Ветловской также принадлежит и крепкий психологический триллер с элементами сверхъестественного «Земля медузы» — о пластическом хирурге, чья жизнь дает трещину после смерти пациентки. Не менее страшная трещина, из которой лезут жуткие чудовища, образуется в земной коре после землетрясения на Курилах, в родном поселке героя, где он переживает жутковатый, но эффективный сеанс своеобразной психотерапии — которая, собственно, и является целью любого удачного произведения в жанре хоррора.
