Заложники чести: почему адмиралы в Севастополе искали смерти
В конце сентября 1854 года положение Севастополя стало критическим. Разбитые при Альме русские полки откатились к городу, но по приказу командующего, князя Меншикова, повернули в сторону Бахчисарая. Черноморская эскадра готова была выйти в море и дать бой, однако преимущество противника было таково, что открытое сражение больше напоминало бы самоубийство. Вскоре началась осада города — «Известия» вспоминают об этом героическом периоде русской истории.
«Один против двух»
Однозначного момента начала осады Севастополя не существует, во всяком случае, эта дата вызывает дискуссии. Некоторые специалисты отсчитывают ее от объявления осадного положения — 25 сентября (все даты даны по новому стилю), другие с 17 октября — первой бомбардировки города. В западной историографии встречается вариант с 28 сентября — началом сооружения союзниками осадных укреплений, или с занятия ими Балаклавы и Камышовой бухты.
Малахов курган после занятия его французскими войсками в 1855 году, литография художника Вильяма Симпсона, Государственный исторический музей в Москве
Военные и гражданские историки уже полтора столетия недоумевают, как Россия попала в такое катастрофическое положение. Традиционно принято всё сваливать на политические просчеты правительства (с чем трудно спорить), а также на ошибки армейского и морского командования на Черном море, которое было сосредоточено в руках одного человека — светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Но парадокс в том, что он хорошо владел ситуацией и весьма проницательно предвидел возможное развитие событий. Вот что писал Меншиков императору Николаю I в середине лета, когда союзные войска еще находись в Варне, а нападение на Крым виделось лишь как один из возможных, но маловероятных вариантов развития событий:
Всеподданнейшая записка генерал-адъютанта князя Меншикова об обороне Севастополя и всего Крыма за № 384 от 29 июня 1854 года:
...Важнее всех покушений может быть покушение на Севастополь. При этом, естественно, представляется вопрос, достаточны ли для сего настоящие наличные силы неприятеля. При отделении дивизии на Адрианополь, при подкреплении Омер-паши отрядом и при занятии Варны сильным гарнизоном не вероятно, чтобы у неприятеля осталось достаточное количество войск для успешного действия против Севастополя.
Но с занятием Валлахии австрийцами ему не представится уже надобности укреплять столь значительно турок и тогда он, кажется, мог бы от 50 до 60 тыс. англо-французских войск, а сверх еще турецких обратить на действия против Крыма.
Мы здесь имеем в строю:
В 26 батальонах — 22 700 штыков.
В 8 эскадронах гусар — 1128 сабель.
В 41/2 батареях — 36 легких орудий.
Сверх того, я могу с кордонов собрать в резерв от 500 до 600 казаков.
Из этого видно, что численное превосходство будет на стороне неприятеля. Равномерно на его же стороне будет и выгода, какая в выборе места для высадки войск, так и по возможности держать нас в недоумении фальшивыми десантами.
Морской атаки он, без сомнения, не предпримет. Но, имея в своем распоряжении значительно превосходящую нас силу, поведет атаку берегом.
Высадку для этого войска может сделать за два или три перехода севернее Севастополя, в Евпатории, например, как и пояснено выше, и следовать вдоль берега, фланкируемого флотами.
...Против внезапного нападения Севастополь, конечно, обеспечен достаточно своими временными укреплениями. Но против правильной осады многочисленного врага и против бомбардирования с берега средства нашей защиты далеко несоразмерны будут со средствами осаждающего...
...Мы положим животы свои в отчаянной битве на защиту Святой Руси и правого ее дела; каждый из нас исполнит долг верного слуги своего Государя и честного сына Отечества, но битва эта будет одного против двух, чего, конечно, желательно бы избегнуть.
Все изложенное здесь я счел моим долгом повергнуть благоусмотрению Вашего Императорского Величества.
Как показало развитие событий, командующий точно предсказал действия врага. А как отреагировали на этот не то доклад, не то мольбу о помощи в Санкт-Петербурге? Ровным счетом никак. Император был уверен, что враг на Крым не нападет, а ограничится демонстрацией — например, обстрелом крепостей с моря. Тогда Меншиков в отчаянии пишет князю Горчакову, надеясь на его поддержку: «Я настаиваю в Петербурге на необходимости подкрепления и прошу Вас, любезный князь, принять мою просьбу в серьезное соображение». Но в подкрепление Меншиков получил всего одну дивизию и встречал врага, уступая ему двукратно. Командующий принял решение не мешать высадке и встречать врага на подготовленной позиции, прикрывавшей дорогу к Севастополю.
Русская армия на Альме столкнулась с двукратно превосходившим ее численно противником — 35 тыс. против 60 тыс. Орудий у англичан и французов было в полтора раза больше — 134 против наших 84. Плюс пушки на подошедших к берегу кораблях, не дававшие русским полкам занять позицию близко к морю.
Автор панорамы «Оборона Севастополя 1854–1855 годов» Ф. Рубо (1856–1928) запечатлел один день из 11-месячной обороны города — 6 июня 1855 года, когда 75-тысячная русская армия отразила штурм 173-тысячного англо-французского войска
Часто причины поражения сводят к пресловутому техническому превосходству союзников, вспоминая пароходы, нарезные ружья, конические пули и т.д. Но у нас они тоже были, пусть и в не очень большом количестве. Дело скорее в пренебрежении русских генералов и адмиралов к техническим новациям, в нежелании приспосабливать привычную им тактику к новым условиям. Например, в нашей армии были нарезные штуцеры, но если англичане и французы перевооружали ими целые части (кстати, у французов лишь треть бойцов имела штуцеры, а у англичан — половина), то у нас нарезным оружием вооружали только унтер-офицеров и оно было «размазано» по частям. Естественно, что это принципиально не меняло огневой мощи и прицельной дальности батальонного залпа.
Столкновение на Альме состоялось 20 сентября. После прорыва французов вдоль моря Меншиков вынужден был отступить, чтобы не оказаться в окружении, причем отход получился хаотическим. Разбитые войска отошли через Бельбек к Северной стороне Севастополя, но командующий решил не пускать их в город, а увести вглубь полуострова, к Симферополю. Он опасался, что если армия будет заперта в крепости и отрезана от «большой земли», это неизбежно приведет к недостатку запасов продовольствия и вооружения, а тяжелое моральное состояние солдат может перекинуться на горожан и флотские экипажи. Логика в действиях Меншикова, бесспорно, была, и, нависая над врагом с тыла, он действительно мог оказать больше поддержки защитникам города. Некоторые специалисты даже сравнивают этот ход со знаменитым Тарутинским маневром фельдмаршала Кутузова.
«Что ожидать, кроме позора...»
Меншиков спасал армию, но он не мог увести с собой эскадру и жителей Севастополя. И что было делать флотскому начальству, которое фактически осталось один на один с врагом? Этот вопрос впервые был поднят сразу после Альминского боя, и Меншиков приказал прибывшему на место сражения начальнику штаба флота вице-адмиралу Владимиру Алексеевичу Корнилову затопить корабли в фарватере, а экипажи и орудия отправить на усиление гарнизона города. Для ученика великого Лазарева это было немыслимо, поэтому он решился на крайнюю меру — на следующий день, не уведомляя командующего, собрал флагманов и командиров кораблей на военный совет. Там Корнилов предложил выйти в море и напасть на вражеские корабли, что, по его словам, было единственной надеждой спасти честь Черноморского флота. В крайнем случае — сцепиться на абордаж, взорвать себя и корабли союзников.
Открыто поддержали Корнилова только отчаянный Вукотич, да молодые капитан-лейтенанты Ильинский и Асланбегов. Адмиралы Нахимов и Истомин промолчали. Уважаемый среди офицеров опытный капитан 1-го ранга Аполлинарий Зарин предложил затопить часть старых кораблей (в том числе свой линкор «Селафаил») поперек фарватера, а орудия перенести на берег для укрепления батарей. Большинство офицеров придерживались такого же мнения. По сути, это было повторением приказа Меншикова (причем Зарин о нем знать не мог), что было весьма болезненно встречено Корниловым. Начальник штаба в эмоциональном порыве предложил всем быть готовым выйти в море и ждать его приказа, но, по счастью, в разгар совещания пришло известие о возвращении в город Меншикова. Корнилов распустил капитанов и отправился к командующему. Произошла бурная сцена, Меншиков даже пригрозил, что отправит Корнилова из Севастополя в Николаев. Вице-адмиралу пришлось подчиниться. Враг был рядом, и корабли (фрегаты «Сизополь», «Флора», линейные корабли «Уриил», «Три святителя», «Селафаил», «Силистрия», «Варна») топили в такой спешке, что не со всех успели снять орудия, выгрузить порох, ядра и даже запас продуктов.
Памятник вице-адмиралу Владимиру Корнилову на месте смертельного ранения 5 октября 1854 года
«Но что ожидать, кроме позора, с таким клочком войска, разбитого по огромной местности, при укреплениях, созданных в двухнедельное время?» — эмоционально написал Корнилов в своем дневнике. И его можно понять: армия ушла, в городе остались лишь флотские экипажи (около 18 тыс.) и небольшой состоявший из резервистов гарнизон. Тем не менее адмирал энергично взялся за сооружение укреплений вокруг города. Свою роль сыграл и хитрый психологический ход Меншикова, который фактически поручил ему руководство обороной города, хотя по званию и старшинству командовать должен был начальник сухопутных войск крепости генерал-лейтенант Федор Моллер. Кроме того, несмотря на скудость собственных сил, командующий всё же выделил для усиления гарнизона 16-ю дивизию генерала Осипа Жабокритского, что сразу сделало положение Севастополя более обнадеживающим.
Меншиков и Корнилов были убеждены, что первый удар врага придется на Северную сторону, поэтому сначала новые укрепления возводили именно там. Но союзники решили иначе. После победы при Альме британский командующий генерал Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, 1-й барон Реглан, призвал союзников немедленно броситься за врагом и на плечах разбитых русских полков ворваться в Севастополь. Однако французский командующий маршал Арман Жак Ашиль Леруа де Сент-Арно заявил, что его войскам нужен отдых, поэтому наступать отказался. Единственное, что оправдывало французского маршала, — это его болезнь: он жестоко страдал от холеры и скончался через несколько дней. Пока союзники медлили, Меншиков получил время на перегруппировку, а защитники Севастополя — на сооружение укреплений.
До конца не понятно, почему англичане и французы даже не попытались атаковать Северную сторону, а неторопливо обошли Севастопольскую бухту, после чего приступили к осаде с юга. Возможно, они хотели обмануть русских или переоценили мощь форта «Звезда» и новых укреплений на Северной. В течение всей осады через Северную сторону шло снабжение города, подходили подкрепления, туда через год уйдут оставляющие Севастополь воины. Можно предположить, что союзники не хотели лишать защитников выхода, как бы предлагали им оставить город. В этом случае задача кампании была бы решена и можно было бы начинать переговоры о мире.
Князь Александр Меншиков
Хотя по большому счету к этому времени главные цели войны союзниками уже были достигнуты — летом Россия увела войска из дунайских областей. Стоит вспомнить, что отправной точкой, сделавшей вступление в войну Англии и Франции неизбежными, стало Синопское сражение с турками, которое в Лондоне и Париже восприняли как публичную пощечину. Игнорирование требований союзников было объявлено оскорблением, которое требовало сатисфакции, и прежде всего достойного ответа русскому флоту. Не случайно Меншиков сначала дистанцировался от Синопской победы, подчеркивая, что адмиралы Корнилов и Нахимов действовали на свой страх и риск. Теперь наши корабли были затоплены, оставалось уничтожить базу флота. Завоевывать и оккупировать Крым или другие области на юге России союзники не собирались. С другой стороны, основные военные силы России, сконцентрированные на западной границе, и Балтийский флот были целы и готовы к бою. Пруссия и Австрия так и не вступили в войну, а англичане с французами к большому сухопутному конфликту с Россией были не готовы. Но честь не позволяла им уйти из Крыма, не взяв уже осажденный Севастополь, так же как честь не позволяла русским морякам отдать врагу свою базу. «Жизнь — Отечеству, честь — никому», гласил кодекс чести русского офицера.
«Отстаивайте же Севастополь»
По всей линии обороны длинной в 7,5 км были сооружены окопы, земляные батареи, люнеты и редуты, устроены пороховые погреба и укрытия-землянки. В несколько смен трудились моряки, солдаты, рабочие команды, арестантские роты и горожане, в том числе женщины и подростки, ведь большинство севастопольских семей были так или иначе связаны с военным флотом и защищали свой дом. Не хватало шанцевого инструмента — люди приносили свой или копали землю буквально подручными средствами. А портовые мастерские спешно ковали кайла и делали лопаты. Энтузиазм был исключительный, о чем в один голос свидетельствовали все очевидцы. Руководил инженерными работами подполковник Эдуард Тотлебен, поначалу даже не занимавший официального поста. Его послали в Крым для оценки состояния укреплений, но неожиданно он оказался в самой гуще событий и возглавил их создание. Тотлебен показал себя выдающимся военным инженером, новатором и гением минной войны. Его заслуги в деле обороны города огромны, хотя он ничего не смог бы сделать без достаточного количества корабельных орудий и, главное, квалифицированных канониров. Все бастионы, кроме одного (№ 6), были укомплектованы тяжелыми морскими орудиями, всеми командовали флотские офицеры.
Тотлебен в первую очередь укреплял не уже имевшиеся узловые центры обороны — бастионы, а пространство между ними, причем старался устанавливать там достаточно мощные орудия. А еще он ввел в правило отвечать на каждый ход противника — батарея против батареи, окоп против окопа и т.д. Только старался располагать свои укрепления на более выгодной позиции. Для французов и англичан эта активная оборонительная тактика стала неприятным сюрпризом.
Костомаровская батарея 4-го бастиона, где воевал Лев Толстой, памятник участникам обороны Севастополя в 1854–1855 годах
Союзники поначалу действовали неторопливо и методично: обошли город, обустроились в Балаклаве (британцы) и в районе Камышовой бухты (французы), приступили к возведению укреплений. Постепенно войска втягивались в боевые действия, но первая решительная атака была предпринята лишь 17 октября. Предполагалось, что на город будет обрушен шквал огня, после чего начнется штурм. Но в действительности бомбардировка началась не синхронно и ожидаемого ущерба русским позициям она не принесла. А на море союзники и вовсе не добились никакого успеха, потеряв два корабля — их пришлось срочно отправлять в Стамбул для серьезного ремонта.
Главной драмой защитников во время первой бомбардировки стала гибель адмирала Корнилова. Он тяжело переживал утопление и разоружение кораблей и, главное, расхождение во взглядах с товарищами — флотскими офицерами. Адъютант Корнилова Александр Жандр, который постоянно находился при адмирале в тот роковой день, считал, что он словно искал смерти, находясь на самых опасных участках под ожесточенным огнем врага. Корнилов объехал все передовые позиции, а на Малаховом кургане был жестоко ранен прямым попаданием ядра в бедро. Его последними словами были знаменитые «отстаивайте же Севастополь». В тот же день получил ранение Нахимов. Он тоже постоянно был под огнем, а его сюртук с золотыми адмиральскими эполетами был отличной мишенью. Павел Степанович был забрызган кровью, но «в порыве геройского увлечения сам направлял орудия, открыто становясь в амбразуры».
Бой без права на победу
Союзники так и не смогли подавить русские батареи, поэтому на штурм не пошли. При восстановлении укреплений защитники устранили просчеты, укрепили слабые места. Англичане и французы после этой неудачи осознали, что Севастополь не сдастся и им придется пролить еще немало крови, чтобы сломить оборону. Кампания, которая после Альмы представлялась легкой прогулкой, превращалась в длительное, тяжелое предприятие. При этом в частных письмах солдат и офицеров из Крыма всё чаще проскакивало слово «спектакль». Англичане проложили железную дорогу от Балаклавы до Севастополя и посменно ездили на позиции, как на фабричную смену. Французы ежедневно устраивали перерыв для утреннего кофе, который подавали прямо в окопы. Это действительно немного напоминало театр, только русские пули, зимний холод и болезни были самыми настоящими. Достаточно вспомнить, что оба командующих — Сент-Арно и Реглан — умерли от холеры, да и в целом смертность от разных хворей превышала боевые потери.
«Севастополь времен Крымской войны», Леон-Эжен Мехеден, экспонат выставки «Крымская война 1853–1856 годов» из собрания музея Армии города Парижа
В Севастополе относились к ситуации иначе. Здесь готовы были терпеть нужду и страдания, но оборона теряла смысл без надежды на успех, а он был связан с действиями армии, которая должна была рано или поздно разблокировать город. Однако лучшие русские войска оставались на западной границе, а группировка в Крыму хоть и несколько увеличилась численно, всё равно не имела решающего превосходства над экспедиционным корпусом союзников. Постепенно становилось ясно, что в Петербурге мысленно уже пожертвовали Севастополем. Другое дело, что вслух сказать подобное было невозможно, а защитники города продолжали верить и сражаться.
Осень сменилась тяжелейшей зимой, потом пришли долгожданная весна и жаркое лето. Бомбардировки сменялись штурмами, атаки — контратаками, а перестрелки рукопашными схватками, но принципиально ситуация под Севастополем не менялась. А людей убивали каждый день, общий счет потерь исчислялся уже многими десятками тысяч. Погиб на позиции адмирал Владимир Истомин, был тяжело ранен и переправлен на «большую землю» Тотлебен. 10 июля 1855 погиб и Павел Степанович Нахимов. В адмиральском мундире с золотыми эполетами с подзорной трубой в руках он стоял на батарейном бруствере под огнем вражеских снайперов. Когда несколько пуль просвистели около адмирала, он бросил командовавшему укреплением капитану 1-ранга Керну и лейтенанту Колтовскому: «Сегодня они хорошо стреляют». Следующая пуля попала Нахимову в голову. Адмирала похоронили во Владимирском соборе рядом с Корниловым, Истоминым и их учителем Лазаревым.
Командование перешло к последнему из «лазаревской когорты», вице-адмиралу Федору Новосильскому, но фактически руководство обороной взял на себя сменивший Меншикова князь Михаил Горчаков. Он не был связан флотской «клятвой чести», поэтому относился к ситуации более рационально. Назначение Горчакова командующим произошло после смерти Николая I, имперская политика которого и привела к тому, что Россия оказалась одна против всего мира, а Севастополь стал заложником в этом конфликте.
Михаил Горчаков в Севастополе, 1855 год. Портрет, сделанный неприятельским фотографом
Александр II, назначая нового командующего, просил его «предпринять что-либо решительное, дабы положить конец сей ужасной бойне». В середине августа Горчаков попытался вновь силой деблокировать город, но прорвать позиции союзников у Черной речки при численном равенстве сил не удалось. А потом были пятая и шестая бомбардировки, после которой французы взяли Малахов курган — главенствующую над Севастополем высоту. Командующий принял решение об эвакуации защитников и жителей, благо Северная сторона по-прежнему была в руках русских войск и путь на Симферополь оставался открытым.
Операция была проведена исключительно четко, союзники переправе не мешали. В некотором смысле это был единственный выход, который устраивал обе стороны. Севастополь вынужден был принести себя в жертву, как ранее это сделал черноморский флот и его отважные адмиралы.
