Трижды рожденный: правда о храме Христа Спасителя
Он был задуман в 1812 году в благодарность за изгнание врага с земли русской и в память о погибших в той войне, однако судьба его оказалась весьма сложной и запутанной, под стать судьбе России тех лет. Идея храма принадлежит Александру I, строить его начал Николай I, а открывали собор уже при Александре III. В ХХ веке его успели разрушить и построить вновь. «Известия» — о драматической истории храма Христа Спасителя, заложенного ровно 180 лет назад — 22 (10-го по старому стилю) сентября 1839 года.
По обету всему свету
История храма началась в декабре 1812 года, когда пришла весть о том, что последние солдаты наполеоновской армии покинули пределы России. Высочайший манифест о победе увидел свет 25 декабря и именно в нем император Александр I впервые объявил о решении построить храм в Москве:
Такие храмы в России принято называть обетными — построенные по обету, обещанию. Выбор места строительства после сожжения Наполеоном Москвы даже не подлежало сомнению, а выбор Христа в качестве покровителя храма объяснялся тем, что фигура Спасителя должна была объединить память о православных, католиках и лютеранах, которые воевали в обеих армиях и погибли на полях сражений. Храм должен был стать памятником-кенотафом павшим и одновременно символом победы русского оружия.
Объявили конкурс. Свои работы представили самые известные зодчие того времени: А.Н. Воронихин, В.П. Стасов, А.Д. Захаров, А.И. Мельников, О.И. Бове, Д.И. Жилярди, Д. Кваренги. Но победил проект безвестного Карла Витберга — даже не архитектора, а художника, шведа по происхождению, хоть и родившегося в Санкт-Петербурге.
Александр предложил строить храм не в городской черте, где не было достаточно места для грандиозного сооружения, а на месте Воробьевского дворца — загородной императорской резиденции, погибшей в московском пожаре 1812 года. Поскольку это максимальная точка высокого берега реки, храм прекрасно смотрелся бы из города, а из него открывался бы великолепный вид на Москву. Выбор места имел и символический подтекст: оно расположено как раз между Смоленской и Калужской дорогами, по которым армия Наполеона входила и отступала из Москвы.
Проект можно назвать грандиозным — по сути, это был не один, а три храма, расположенные один над другим. «Храм тела, храм души и храм духа, — но так как человек, пребывая тройственным, составляет одно, так и храм при всей тройственности должен быть един», — писал сам Витберг. Одновременно три храма символизировали и Троицу. В толще Воробьевых гор должен был находиться подземный храм Рождества Христова в память о погибших, где постоянно шли бы панихиды. Над ним, на кромке горы должен был вырасти огромный 240-метровый (это втрое больше нынешнего!) крестообразный в плане храм Преображения Христова — символ победы русского оружия. От него крыльями расходились галереи, поддерживаемые шестьюстами колоннами, сделанными из трофейных пушек. А над ним — круглый верхний храм во имя Воскресения Христова в знак победы православного духа. В галереях и ниже по склону вдоль аллей отводилось место для статуй видных полководцев и монархов, знамен, трофеев и т.д. Витберг был членом масонской ложи «Умирающий сфинкс», поэтому его замысел был проникнут разными символами и знаками, что очень понравилось склонному к мистицизму императору.
Строительный коллапс
Война подточила финансы государства — казна была почти пуста. Объявили всенародную подписку, надеясь на помощь разных слоев общества. Однако сбор пожертвований шел вовсе не так активно, как ожидалось, и лишь через несколько лет была собрана сумма, позволявшая начать работу, да и та в основном была внесена императором. В пятилетие начала отступления французов из Москвы, 12 октября 1817 года, состоялась торжественная закладка храма. Присутствовал император с семьей, двор, герои недавних сражений, иностранные гости. На мероприятие собралось около 400 тыс. москвичей — добрая половина города. «Протоиереев было более 30, священников около 300, а диаконов около 200... два хора певчих — придворные и синодальные... в лучших и богатейших облачениях». Витбергу по такому случаю был пожалован чин коллежского асессора и Владимирский крест, он получил звание академика архитектуры, потомственное дворянство и фамильный герб. Зодчий принял православие, причем крестным отцом его стал сам Александр I. В честь своего покровителя Карл Магнус был наречен Александром, и именно под этим именем он вошел в историю русской архитектуры.
Как и предсказывали некоторые специалисты (например, полковник Николай Иванович Яниш), строители столкнулись с огромными сложностями. Дело в том, что глинистые и песчаные почвы под нагрузкой «плыли» вниз по склону, из-за чего пришлось вести масштабные и очень дорогостоящие инженерные и земляные работы. На них ушли практически все имевшиеся средства, но видимого результата не было — за семь лет не удалось закончить даже «нулевой цикл». Император продолжал верить в своего крестника и поддерживал его, но в 1825 году Александра I не стало.
Взошедший на престол Николай Павлович создал комиссию — «Искусственный Комитет» под председательством инженер-генерала К.И. Оппермана. Вошедшие в нее известные инженеры и архитекторы после серьезных исследований вынесли вердикт — строить на краю Воробьевых гор нельзя, почвы и дальше будут «плыть» по склону. 11 мая 1827 года сенат издает указ: «Комиссию о сооружении в Москве храма во имя Христа Спасителя закрыть, а дела ее, чиновников, строения, заготовленные материалы и все казенное ведомства ее имущество — передать в ведение московского военного генерал-губернатора и действительного тайного советника князя Юсупова». При передаче дел выявилась огромная недостача — исчез почти миллион рублей. Началось следствие, тянувшееся семь лет. Личной корысти Витберга выявлено не было, тем не менее зодчего обвинили в недогляде за вороватыми подрядчиками и сослали в Вятку. Имущество его конфисковали. Остаток жизни императорский крестник провел в бедности и безвестности, перебиваясь случайными заработками.
Исполнение обещаний
Не выполнить обет старшего брата Николай не мог, да и для него самого война 1812 года была значимым событием. Он рвался на фронт, но император запретил великим князьям участвовать в боях. Это занозой сидело в душе Николая, окруженного при дворе ветеранами и героями войны, многие из которых были его ровесниками.
Снова объявили конкурс, снова в нем участвовали лучшие творческие силы страны. Императору ни один из проектов не понравился. И тогда в 1831 году он лично назначил главным архитектором Константина Андреевича Тона. Причины этого решения до конца не ясны, поскольку на счету зодчего была одна построенная церковь и несколько не слишком значительных работ. Тону было чуть за тридцать, и большую часть взрослой жизни он провел в Италии, куда был командирован после отличного окончания Академии художеств. На Апеннинах он добился определенного успеха — за проекты реставрации храма Фортуны в Пренесте и комплекса императорских дворцов на Палатинском холме в Риме Тон даже получил звание академика. На родине это оценили, и Тон в 1828 году был лично приглашен императором на работу в Кабинете Его Величества. Вскоре молодой архитектор получил заказ на строительство церкви Екатерины Великомученицы в Екатерингофе, которую выполнил в национальном стиле с отсылками к византийским и древнерусским традициям. Николаю церковь понравилась. А еще Тон поразил монарха бережливостью к государственным деньгам: он не просто не просил увеличить смету (что было нормой), а даже умудрился сэкономить часть выделенных средств. Не терпевший казнокрадов государь это оценил.
Важен и идеологический аспект, ведь сооружение храма в честь победы имело символический и политический смысл. Подавляющее большинство представленных на конкурс работ были выполнены в манере европейского классицизма. Но Николай западного влияния не любил и отчасти побаивался. А предложенный Тоном проект в византийско-русском стиле гораздо лучше вписывался в миропонимание государя — до провозглашения графом Уваровым знаменитой триады «православие, самодержавие и народность» оставался какой-то год. Николай решил не объявлять подписку, а строить собор на средства казны. Посему и право выбора проекта и архитектора счел возможным оставить за собой.
К 1832 году проект Тона был утвержден, но удобных и свободных территорий в уже восстановленной Москве не осталось, нужно было чем-то жертвовать. Опираясь на конкурсные предложения московских зодчих, Тон представил Николаю на выбор три варианта: за Воспитательным домом, где церковь Никиты Мученика на Кресте над Москвой-рекой (Швивая горка), на Тверской улице на месте Страстного монастыря (нынешняя Пушкинская площадь) и на месте Алексеевского женского монастыря в Чертолье, между Большим Каменным мостом и Пречистенскими воротами. Император выбрал последнее. И решение монарха вновь оказалось опрометчивым...
«Сему месту быть пусту»
История Алексеевского монастыря уходит в XIV век, когда московский митрополит Алексей Федорович Бяконт (воспитатель Дмитрия Донского и фактический правитель при малолетнем князе) решил основать первую в городе женскую обитель. Размещался монастырь за ручьем Черторыем ближе к Крымскому броду и был освящен в честь зачатия святой Анны, почему именовался Зачатьевским. Первыми же обитательницами его стали родные сестры митрополита Алексия, принявшие в монашестве имена Иулиании и Евпраксии. Монастырь стоял двести лет. В XVI веке он не раз подвергался разграблению крымчаков и ногайцев. После очередного разгрома и пожара на старом месте его решили не восстанавливать, а перенести под защиту крепостной стены Белого города. Так он и оказался на Волхонке, возле Пречистенских ворот. При строительстве новых зданий возвели храмы и в честь Алексия, человека божьего, и в честь зачатия святой Анны. Но в народе новый монастырь теперь именовали Алексеевским. В 30-е годы XVII века мастера Антип Константинов и Трефил Шарутин по царскому указу и в благодарность за рождение долгожданного наследника (будущего царя Алексея Михайловича) построили в обители небольшой, но изящный двухшатровый храм, считавшийся одной из самых красивых церквей столицы. Вскоре строительство храмов такого типа было запрещено патриархом Никоном как не соответствующее канону, и собор Алексеевского монастыря стал совершенно уникальным.
Но, несмотря на 400-летнюю историю, монастырь решили снести, а сестрам приказали переселяться в район Красного села (район нынешнего метро «Красносельская»). Существует легенда, что, когда монахини отстояли последнюю службу, настоятельница обители игуменья Клавдия повелела приковать себя цепями к росшему посреди монастырского двора старому дубу. Выдворять ее пришлось силой, и в разгар этой безобразной сцены игуменья изрекла проклятие: «Сему месту быть пусту!».
Внутренняя красота
В 1837 году начались работы по демонтажу монастырских построек, после чего следовали земляные работы по сооружению котлована. 27 июля 1838 года началось сооружение фундамента. По деревянным наклонным плоскостям глыбы бутового камня самокатом спускались на положенное место, после чего пространство между ними заливалось специальным раствором. На эти работы и «выстаивание» фундамента ушел еще год. Лишь 10/22 сентября 1839 года состоялась вторая торжественная закладка храма — хотя и не столь пышная, как первая. На закладном камне, привезенном с Воробьевых гор, была сделана табличка со следующими словами:
От начала проектных работ до освящения храма в 1883 году прошло почти полвека. Но, учитывая грандиозность замысла, строительные работы даже нельзя назвать долгостроем — к середине 1850-х стены уже стояли, рабочие приступили к установке металлических крыш и глав. А вот отделочные работы заняли действительно много времени. Отчасти из-за их уникальности, а в большей степени по причине нехватки средств — началась Крымская война, сильнейшим образом подкосившая экономику страны.
Над росписью храма Христа Спасителя работали 28 самых известных художников своего времени, среди которых были Верещагин, Крамской, Маковский, Нефф, Семирадский, Суриков. Потрясающие скульптуры и мраморные наружные горельефы создавали скульпторы академики Логановский, Ромазанов, Иванов и Клодт. Для доставки к месту строительства блоков гранита и мрамора из северных областей Европейской России был даже специально сооружен Екатерининский канал, соединивший реки Волгу и Москву через Истру, Сестру и Дубну. Храм внутри был облицован лучшими сортами мрамора, он поражал богатством интерьеров, тонкой росписью и обилием света. Его внутреннее великолепие отчасти компенсировало довольно банальный внешний облик.
Среди образованной части москвичей грандиозный собор популярностью не пользовался. Он изначально не был вписан в окружающую застройку, а за полвека, которые прошли от создания проекта до освящения храма, он устарел стилистически и выглядел совершенным анахронизмом. Вот что писал в 1916 году знаток древнерусской культуры, известный публицист, религиозный и общественный деятель князь Евгений Трубецкой:
«Был храм, потом хлам, теперь — срам»
Храм простоял примерно столько же, сколько ушло на его строительство — около полувека. А в 1931 году был взорван, поскольку на этом месте новые власти решили сооружать еще более грандиозный 415-метровый Дворец Советов. На его постройку были брошены (опять!) лучшие силы страны: работала отдельная архитектурная мастерская Дворца Советов, над разработкой новых образцов цемента и стали (они имели маркировку ДС-Дворец Советов) трудились целые научно-исследовательские институты. К 1939 году был готов гигантский котлован, началась закладка фундамента, но он так и остался огромной забетонированной ямой. Строительство было остановлено войной, потом все средства были брошены на восстановление народного хозяйства. А после смерти «вождя народов» в СССР приступили к борьбе с «архитектурными излишествами», и от помпезного проекта со стометровым Лениным на крыше вообще решили отказаться. Какое-то время котлован стоял залитым водой, потом, чтобы место не пропадало, его решили приспособить под общественный бассейн. Он открылся в 1960 году и получил весьма оригинальное название «Москва». «Был храм, потом хлам, теперь — срам», — шутили тогда московские острословы.
О восстановлении храма заговорили уже в последние дни существования «государства рабочих и крестьян». 5 декабря 1990 года (в годовщину взрыва собора) был установлен третий по счету закладной камень, а в 1994 году появился Фонд финансовой поддержки воссозданию храма, возглавляемый патриархом Алексием II и тогдашним мэром Москвы Лужковым. Федеральное правительство предоставило жертвующим на храм серьезные налоговые льготы, так что желающих поучаствовать в богоугодном деле оказалось предостаточно. Была поставлена задача закончить работы и освятить храм до окончания столетия.
Чертежи педантичного Тона сохранились, поэтому воссоздать формы и пропорции храма не представляло большого труда. Но из-за недостатка времени и средств убранство сознательно упростили. Кроме того, под собором решено было сделать множество вспомогательных помещений, которых в проекте Тона не было. Серьезные изменения первоначального замысла вызвали горячие споры, а руководивший работами архитектор Алексей Денисов даже публично вышел из проекта. Бразды правления были немедленно переданы президенту академии художеств Зурабу Церетели.
Новый храм сделан не из белого камня, как первоначальный, а из бетона. Белые мраморные медальоны и великолепные мраморные многофигурные горельефы на внешних стенах собора заменили бронзовыми, купола вместо сусального золота покрыли нитритом титана. Во внутренней облицовке вместо мрамора использовали искусственный камень. Росписи хоть и повторяли изначальные сюжеты, но качественно не могли сравниться с работами великих русских мастеров. Зато в огромном пространстве под храмом, которое осталось от фундамента дворца Советов и бассейна, появился подземный гараж на три сотни машин с автомойкой, зал церковных собраний, концертный и трапезный залы, конференц-холл и пресс-центр и даже своя химчистка. Заодно строители решили подстраховаться от заклятия игуменьи Клавдии и восстановили в подземном этаже приделы в память об утраченных церквях Алексеевского монастыря.
Строители уложились в срок — 31 декабря 1999 года Алексий II совершил «малое освящение» храма, и в него пустили первых посетителей. Правда, работы продолжались еще полгода и торжественное великое освящение состоялось лишь в августе 2000-го. А уцелевшие подлинники мраморных горельефов и медальонов можно увидеть в Донском монастыре, где они хранятся уже много лет.