- Статьи
- Культура
- Один из них: Евгений Замятин остается самым неизвестным из великих писателей ХХ века
Один из них: Евгений Замятин остается самым неизвестным из великих писателей ХХ века
Россия ХХ века прославилась и великими писателями, и трагическим даром беспощадно перемалывать их судьбы. Евгений Замятин счастливо избежал жерновов репрессий, но оставался почти неизвестным на родине вплоть до конца 1980-х. Да и сегодня имя автора «Мы» — первой, как считается, антиутопии в истории литературы — не столь уж известно широкой отечественной публике. 1 февраля исполняется 135 лет со дня рождения писателя, и журналист Алексей Королев рассказал, чем же так важна фигура Замятина в контексте и мировой, и российской культуры — специально для «Известий».
Строитель кораблей
Солженицын, рассуждая о Замятине, говорит о «резкой типичности» его биографии. Это, пожалуй, было бы верно, если перед словом «биография» вставить «ранняя». Сын и внук священников, он вырос в глухой провинции (не такой уж, впрочем, и глухой — «на рояли играет мать Шопена») и, судя по всему, до старших классов гимназии ничем среди сверстников не выделялся, разве что хорошими оценками по словесности и плохими — по математике.
Из упрямства, как пишет он в автобиографии, решает поступать на самый что ни на есть математический факультет Петербурского политеха — кораблестроительный. Это станет его второй профессией на всю жизнь, профессией, равноправной с литературой, иногда — более полезной в практической жизни (в голодные 1920-е он будет кормиться преподаванием в альма-матер). И, кто знает, если бы не роман «Мы», возможно, сейчас все знали бы талантливого инженера-корабела, участника строительства знаменитого ледокольного парохода «Ленин», еще и немного сочинявшего на досуге прозу.
Замятин-студент — разумеется, революционный студент. Точных данных о его участии в событиях 1905 года немного, известно, впрочем, что он числился большевиком, состоял в боевой дружине, был арестован. (Арестовывали Замятина вообще в течение жизни часто и со вкусом.) Мелкая деталь, довольно неплохо характеризующая русскую жизнь того времени: вчерашний бунтовщик и арестант, освобожденный благодаря хлопотам матери, едет в... Египет, проветриться. На обратном пути с борта парохода Замятин наблюдает восстание на «Потемкине», потом вновь арест — и высылка в родную Лебедянь.
Пока всё еще «резко типично», не правда ли? Еще одна «типическая» деталь: ни в какую Лебедянь Замятин не едет, остается в Петербурге (то есть на нелегальном положении, буквально «до первого городового»), заканчивает институт и остается на кафедре в качестве преподавателя. Тогда же пишет и свой первый рассказ.
В 1911 году пресловутая царская охранка наконец спохватывается, и Замятин оказывается в ссылке в Лахте: два года почти полного одиночества рождают повесть «Уездное», с которой инженер Замятин и врывается в русскою литературу — вполне триумфально. «Если я что-нибудь значу в русской литературе, то этим я целиком обязан Петербургскому охранному отделению», — напишет он впоследствии.
Первую мировую Замятин встретил, как и положено социалисту, — негативно. Написал антивоенную повесть «На куличках» — новый арест и новая ссылка. И здесь «типическая биография» Замятина первый раз дает отчетливый сбой: явного врага государства отправляют в Англию в качестве представителя Морского министерства, наблюдать за строительством ледокольного парохода «Святой Александр Невский» (потом он станет «Лениным»).
Ловец человеков
О том, как правительство Российской империи на самом деле обходилось с оппозиционерами и к чему это в итоге привело — разговор отдельный. Для Замятина Англия стала фантастической перезагрузкой. Он блестяще овладевает английским (впоследствии всерьез будет думать о том, чтобы писать по-английски прозу — «это мне немногим трудней, чем по-русски»), приобретает чисто британскую манеру одеваться и вести себя.
Литературные дела Замятина тоже неплохи — он пишет «Островитян» и «Ловца человеков», повести на английском материале. В Россию возвращается перед самой Октябрьской революцией.
В течение почти 10 лет он был вполне респектабельным литератором — по крайней мере внешне. Работал у Горького во «Всемирной литературе», заседал в президиуме Всероссийского союза писателей. Настроения имел умеренно-оппозиционные, дважды арестовывался ГПУ (по тем временам явление частое), едва не был выслан на «философском пароходе», но в целом считался «близким попутчиком». Помогал и Горький, Замятина высоко ценивший. Все изменилось в 1925 году, когда в Нью-Йорке на английском языке вышел роман Замятина «Мы».
Это не было никаким диссидентским актом — Замятин пытался опубликовать свою главную книгу в СССР, упоминал о ее рукописи в «Автобиографии», опубликованной в 1922 году. Понимая, что именно он написал, Замятин явно недооценивал, какие это может иметь для него последствия.
«Мы» справедливо считается первой полноценной антиутопией в истории литературы. Но не секрет, что в отличие от великих последователей, Хаксли и Оруэлла, Замятин вовсе не стремился создать что-то беспросветно-мрачное. «Самая моя шуточная и самая серьезная вещь» — в этой самооценке нет рисовки, Замятин писал сатирический роман, направленный не столько против большевиков, сколько против опасностей увлечения техническим прогрессом, который для человеческого в человеке опасен ничуть не меньше, чем ГПУ.
Юмор в «Мы» особого рода — вроде финального эпизода попытки убийства главным героем стукачки, восходящего, конечно, к «Преступлению и наказанию», — но в целом главный роман Замятина, конечно, не просто антитоталитарная агитка, как может показаться поверхностному читателю.
Перманентный революционер
Не слишком часто задумываются, что слава, которую Замятину принес его роман, была славой международной, а не национальной: на русском языке «Мы» полностью впервые был опубликован только в 1952 году в Нью-Йорке, а на родине автора — лишь во времена перестройки. Зато неприятности, к которым привела публикация запрещенного цензурой романа за границей (именно это, а вовсе не содержание «Мы» раздражало советскую власть), были вполне внутреннего свойства.
Правда, маховик антизамятинских репрессий раскачивался медленно — и здесь уж биография его становится вовсе не «типической». Уже после первой, сокращенной, публикации на русском языке продолжает выходить собрание сочинений. Замятин — всё еще литературный если не генерал, то «полковник». И только в 1929 году начинаются настоящие проблемы: вместе с Пильняком, еще одним «тамиздатовцем», за Замятина берутся всерьез.
Представители советской творческой элиты: 1-й ряд слева направо: Эрих Голлербах, Анна Остроумова-Лебедева, Максимилиан Волошин, Елизавета Дмитриева. 2-й ряд слева направо: неизвестный, Всеволод Рождественский, Антон Шварц, Елизавета Кругликова, Евгений Замятин
Поразительно, что даже в условиях жесткого прессинга он — не только напоказ, но и внутренне — сохранял верность идеалам юности. «Я боюсь, что мы слишком добродушны и что Французская Революция в разрушении всего придворного была беспощадней» — это о красном терроре. И вообще, «чтобы снова зажечь молодостью планету, надо столкнуть ее с плавного шоссе эволюции». В 1931 году он пишет униженное письмо Сталину, прося выезда за границу: обещает вести себя хорошо, с белогвардейцами не якшаться и «вернуться назад, как только у нас станет возможным служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям». Сталин (с подачи Горького) милостиво соглашается. И Замятин вождя не подводит.
«Выехал за границу, где не опубликовал ничего значительного» — так завершается статья о Замятине в «Краткой литературной энциклопедии» 1970-х годов. (Да, об авторе романа «Мы» писали в советских энциклопедиях и даже с упоминанием самого романа.) Это чистая правда. Единственное сколь-либо значительная работа позднего Замятина — сценарий к фильму Жана Ренуара «На дне», в котором Ваську Пепла играл молодой Жан Габен.
Эмиграция, свобода, безопасность не стали для Замятина сколько-нибудь значимым творческим стимулом — зато в 1934 году он заочно вступает во вновь созданный Союз писателей СССР. Разумеется, до конца дней (а умер он в 1937-м в Париже) сохранил он и советский паспорт. Слепая, всепобеждающая любовь к революции стала для автора романа «Мы» тем единственным чувством, с которым не смогли справиться ни огромный талант писателя, ни здравый смысл инженера.
