Пять вечеров: как британский писатель-классик работал на немцев
15 октября 1881 года родился Пелам Гренвилл Вудхауз, создатель Дживса, Вустера и лорда Эмсворта, один из самых смешных и добрых писателей в истории мировой литературы и едва ли самый популярный английский классик в современной России. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил несколько дней лета 1941 года, когда жизнь Вудхауза изменилась раз и навсегда.
Тихий британец
Внелитературная судьба писателя либо представляет интерес для читателей и исследователей, либо нет. Конструкция нехитрая, но иного не дано. Жизненные обстоятельства могут влиять на творчество всерьез (Достоевский, Солженицын, Хемингуэй), опосредованно (Пушкин, Сервантес, Камю) или не влиять вовсе (Голсуорси, Толкиен, Пинчон).
Но иногда, очень редко, бывает так, что один-единственный эпизод частной биографии хоть и не оказывает непосредственно на творчество вообще никакого влияния, тем не менее наилучшим образом помогает понять писателя как человека — а следом и его книги.
Жизненный путь Пелама Гренвилла Вудхауза столь прям и скучен (за вычетом одной истории), что на него жаль растрачивать много слов. Выходец из культурной семьи среднего достатка, профессиональный литератор с 20 лет, не быстро, но уверенно достигший огромного, в первую очередь коммерческого, успеха в англосаксонском мире.
Его популярность как драматурга (а это — самое прибыльное писательское ремесло в то время) была колоссальна, особенно в США. Дживса и Вустера, лорда Эмсворта, Псмита знал любой читатель по обе стороны Атлантики. Гонорары были стабильно высоки, дом в Найтсбридже — роскошен, а налоги столь непомерны, что в середине 1930-х Вудхауз с женой решили переехать во Францию.
Если бы этот тихий и донельзя совестливый человек (однажды в Голливуде он сказал журналистам: «Мне слишком много платят за то, чтобы я слишком мало делал») знал, чем обернется это перемещение на континент, то, вероятнее всего… он всё равно поступил бы ровно точно так же. Потому что когда началась Вторая мировая война, а потом немцы вошли во Францию, а потом взяли линию Мажино, а потом от канонады стали дрожать стекла виллы, Вудхауз не сделал попытки уехать: он очень переживал за своего пекинеса, ведь в Англии ему пришлось бы чуть ли не год провести в карантине.
Его как англичанина довольно быстро интернировали, долго мотали по лагерям и тюремным вагонам (это мало походило на Майданек, немцы соблюдали Женевскую конвенцию, но ничего приятного в этих испытаниях, разумеется, не было). Трудности Вудхауз сносил стойко, со смесью английской твердости и собственной природной покладистости, привилегий не просил, да и вообще не распространялся о том, кто он такой. Его освободили примерно после года заключения, по той же конвенции, запрещавшей удерживать лиц старше 60 лет, — и только тут сообразили, что всё это время держали за колючей проволокой писателя первой величины.
Когда нужно, немцы умеют принимать решения очень быстро: Вудхаузу предложили вести радиопередачи, транслирующиеся на Америку. Вудхауз легко согласился.
Писатель у микрофона
«Юноши, начинающие строить жизнь, нередко спрашивают меня, как бы им попасть в концентрационный лагерь? Для этого, говорю я, существуют разные приемы. Я лично воспользовался таким: покупаешь виллу в Ле-Туке на побережье Франции — и жди, пока придут немцы. По-моему, этот способ самый верный и самый необременительный. Ты покупаешь виллу, а всё остальное делают они».
Впервые в жизни Вудхауз шутил на грани фола — впрочем, умудряясь это делать с той удивительной мягкостью, которая составила ему писательскую славу. Самое интересное, что, в общем, выбранная им тональность должна была бесить нацистов: Вудхауз рассказывал о бытовых неурядицах, скверной пище, антисанитарии.
Всего вышло пять передач, перед началом четвертой Вудхауз узнал, что его слушают не только в США, но и на родине. И впервые сделал попытку объясниться — очень неуклюжую. «За время, что я сидел в лагере, мне пришли сотни писем с выражением сочувствия от американских читателей, людей мне лично незнакомых, и мне, естественно, хотелось сообщить им, как идут у меня дела. В существовавших условиях ответить на эти письма я не мог, но оказаться неблагодарным и невежливым, якобы пренебрегая ими, очень не хотелось, и радиовыступление представилось подходящим выходом».
Следующая, пятая, передача стала последней, от Вудхауза отстали и даже разрешили уехать во Францию. Там он, словно ничего не произошло, закончил едва ли не самые идиллические свои романы — «Радость поутру» и «Полную луну» и приступил к едва ли не самому смешному — «Дяде Динамиту». Понять, не зная заранее, что это написано человеком, только что вышедшим из концлагеря и обвиненным в государственной измене, совершенно невозможно.
В Англии тем временем разразился неслыханный скандал, дело обсуждалось даже в парламенте, газеты называли писателя «марионеткой Геббельса», печатая (выдуманные) рассказы о роскошной жизни Вудхауза в Берлине. Всё это он знал и, как считается, очень страдал, не имея возможности оправдаться и даже не зная, как это делать.
Не очень понимали это и защитники Вудхауза дома — немногочисленные, впрочем, среди них были Ивлин Во и Дороти Сейерс. За неимением лучшего было решено считать, что вошедшая в легенду наивность и кротость Вудхауза и есть то единственное возможное объяснение и оправдание поступка, пусть и не тянувшего на полноценную измену, но выставившего писателя коллаборационистом.
Линия защиты, признаемся, так себе, но она сработала. Не сразу (в жизни Вудхауза ничего не происходило быстро), но его простили, сняв сперва юридические, а позже и моральные обвинения. В Англию он, правда, так никогда и не вернулся и всю оставшуюся — долгую, 30 лет — жизнь провел в Америке. Былого успеха он уже никогда не достиг, зато приобрел статус живого классика. (Неимоверная популярность Вудхауза в постсоветской России, созданная гением Натальи Трауберг, — она, кстати, тоже много писала в защиту Вудхауза, понимая, что в нашей парадигме такие вещи всё же вызывают сильное неприятие, — скорее исключение).
Историю с пятью вечерами на берлинском радио все тактично забыли — особенно когда в конце жизни писатель получил рыцарский титул. В бумагах Вудхауза нашли рукопись под названием «Апология», где на 60 страницах изложено всё то же самое — не сообразил, не догадался, не оценил.
Рукопись эту Вудхауз при жизни, однако, не опубликовал. Почему? Возможно, потому, что на самом деле всю жизнь руководствовался принципом, изложенным им еще в 1914 году в книге «Сосед сверху»: «Первое правило в жизни — никогда ни перед кем не извиняйся. Хорошему человеку извинения не нужны, а плохой тебя же еще и обидит».
