«Притягательность музеев — символ нашего духовного начала»
Какой путь прошел Пушкинский музей? Как выставки способствуют укреплению международных отношений? Об этом побеседовали президент Национального исследовательского центра «Курчатовский институт» Михаил Ковальчук и директор ГМИИ им. А.С. Пушкина Марина Лошак в телевизионной программе «Истории из будущего».
Михаил Ковальчук: Вы уже пятый год возглавляете один из крупнейших российских музеев — ГМИИ им. А.С. Пушкина. В начале ХХ века профессор Московского университета Иван Цветаев, отец Марины Цветаевой, решил создать в России музей античного искусства. Его в этом поддержали богатые меценаты, государство, и в 1912 году здание, построенное по проекту архитектора Романа Клейна, было открыто в присутствии императора. С тех пор ГМИИ превратился в один из форпостов культуры нашей страны. Что он представляет собой сегодня, через сто с лишним лет?
Марина Лошак: За эти более чем сто лет ГМИИ превратился из собрания слепков в универсальный музей, какими являются крупнейшие музеи мира, но со своей уникальной историей и только ему присущим обаянием. Это удивительное обаяние присуще музею, как ген, и заложено еще Иваном Цветаевым, когда он только мечтал о его создании. Мы сохраняем цветаевское ДНК. Речь о том, что музей очень московский, разночинный. В этом плане Москва сильно отличалась от Санкт-Петербурга — она была городом очень демократичным, очень открытым. Для Цветаева было важно, чтобы это пространство было доступно для студентов, интеллигенции...
Кроме того, в заложенном Цветаевым генотипе была «европейскость» в глобальном смысле этого понятия. Хотя демократичность, сочувствие, совестливость — это еще и принципы русской интеллигенции.
М.К.: Сразу было понятно, каким будет музей? Античные слепки, египетские древности, импрессионисты... Или этого сначала не было?
Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Зал «Искусство поздней классики (IV век до н.э.) и эллинизма (III-I века до н.э.)» в 1983 году
М.Л.: Не было. Но когда появилась египетская коллекция, это был знак, что получится музей оригиналов, а не слепков. Потом второй этап, очень важный: государство приняло решение передать коллекцию выдающегося Румянцевского музея, который был закрыт. Дальше стали поступать другие собрания, совершенно замечательные.
Когда началась война, экспонаты были эвакуированы, слепки закрыты. Но сотрудникам пришлось заниматься даже самой тяжелой и совсем не музейной работой — например, убирать снег из Итальянского дворика, потому что воздушной волной снесло крышу, и он остался незащищенным. А после войны в ГМИИ поступила почти вся дрезденская коллекция.
Хранители, которые ее принимали, были абсолютно уверены, что коллекция останется. Сегодня мы можем по-разному об этом говорить, но, когда ставишь себя на место коллег, работавших в музее в 1946 году, воспринимаешь это событие как закономерное.
М.К.: Лет десять назад мы создали международный Научно-технический совет Курчатовского института, в который входит полтора десятка знаковых ученых мира — экспертов в различных областях физики, и больше всего немцев. Как-то мы проводили заседание нашего совета на площадке Курчатовского института в Гатчине и в рамках культурной программы приехали в Петергоф. Я тогда купил каждому из гостей книжечку, которая продавалась при входе. В ней на парных фотографиях были изображены обгоревшие руины, когда нацистов выбили из Петергофа, и что восстановили сегодня. Это было как раз в тот момент, когда Ангела Меркель подняла вопрос о возврате музейных ценностей. Четно говоря, наши гости были просто потрясены увиденным. Они не представляли даже примерно масштабов варварских разрушений, поэтому их реакция на выступление канцлера была соответствующей — мол, «это еще мы остались должны вам»!
М.Л.: В 1948 году случилось еще одно событие, перевернувшее сегодняшнюю историю нашего музея. Закрылся Государственный музей нового западного искусства, где были собрания Щукина и Морозова — двух великих коллекционеров. Это были московские купцы, представители крупного бизнеса. Они были широко мыслящими, образованными, готовыми к риску (как и в бизнесе) людьми, их собрания самого современного западного искусства отражают их ментальность. Часть коллекции ГМНЗИ осталась в Пушкинском, часть отправилась в Эрмитаж.
Посетители у картины Анри Матисса «Интерьер, аквариум с красными рыбками» (1914, из коллекции Центра современного искусства Помпиду) на выставке «Шедевры нового искусства. Собрание С.И. Щукина» в Фонде Louis Vuitton в Париже
Коллекция Щукина вновь соединилась только в 2016 году на выставке в парижском Fondation Louis Vuitton. Впервые во Франции настолько ярко и полно было представлено собрание и показана личность знаменитого московского коллекционера, сыгравшего огромную роль в истории искусства ХХ века. Выставка прошла с феноменальных успехом и с рекордной посещаемостью в 1,25 млн человек. Это была поистине историческая выставка.
М.К.: Они не подозревали, что может быть такой кладезь их искусства в другой стране?
М.Л.: Возможно. Никогда прежде коллекция Щукина в таком масштабе, с такой осмысленностью, с таким подходом не представлялась публике. Были разные попытки. Но на протяжении последнего времени коллекция Щукина была неразрывно связана с коллекцией Морозова. Хотя это очень разные истории, разные судьбы, разные подходы. И хорошо говорить о каждом из коллекционеров отдельно. Каждый заслуживает такого мощного рассказа. Именно поэтому в 2020 году столь же значительный выставочный проект будет посвящен Ивану Морозову. Мы уже начали работу. Эти проекты укрепляют связи и лишь приумножают уже существующую любовь между Россией и Францией. Мне очень жаль, что в тот момент политика помешала тому, что было задумано: чтобы два президента встретились. Я надеюсь, что выставка Морозова даст такую возможность, потому что, насколько мне известно, Макрон готов к этому.
М.К.: В нынешних условиях, когда так сложна международная жизнь, сохранение культурных и научных связей позволяет спасти эмоциональную, интеллектуальную близость наций. В этом смысле и наука, и культура выполняют, можно сказать, и дипломатическую роль.
М.Л.: Самые важные музейные институции мира, культурные центры — наши партнеры. Все ждут нас, все готовы сотрудничать. В этой области какая-то инициатива, любой дипломатический путь — это естественное движение.
В следующем году у нас будет выставка в Японии. Она посвящена французскому пейзажу XVII–XIX веков. Пейзаж — часть традиционной японской культуры. И в перекрестный Год культуры России и Японии мы решили им сделать особый подарок — показать в том числе и столь любимых ими импрессионистов.
И мы приглашаем на эту выставку друзей нашего музея. У нас есть клуб друзей, для которых мы придумываем программу, знакомим их с японскими коллегами. Среди них много людей бизнеса, которые помогают нам осуществлять культурную дипломатию через художественное пространство.
А 3 сентября мы в Москве должны открыть ответную выставку. Она посвящена японской культуре XVII–XIX веков — эпохе Эдо. Японцы придают столь большое значение этому году и укреплению связей, что впервые дают нам произведения, которые крайне редко покидают пределы Японии и обладают высшим статусом национального достояния.
М.К.: Я думаю, у России прекрасное будущее. Наш патриотизм может базироваться на чем угодно, но одна из существенных особенностей, столпов нашего патриотизма — это культура, из которой мы выросли, на которой мы базируемся. Прекрасно, что притягательность музеев сегодня не упала, как казалось при переходе к цифровому миру, а стала возрастать. Это очень важный знак, символ нашего сильного духовного начала.
Полную версию интервью смотрите в программе «Истории из будущего» на «Пятом канале» в воскресенье, 24 декабря, в 10:00.
