Виват русский Гамлет: за что убили Павла I
Петр I и Екатерина Великая. Император Павел и цесаревич Александр. Михайловский замок и послание графа Орлова. А еще вахтпарады, комические балеты, камзолы, мундиры, офицерские шарфы и трагедия в стихах. Театр Вахтангова представил премьеру «Павла I». «Известия», побывав на спектакле, убедились, что императорская тема стала поводом поведать как об истории России, так и о судьбах вахтанговцев.
Стакан лафиту
Пьесу «Павел I» Дмитрий Мережковский написал не только по склонности к историческим сюжетам, но и по родственной обязанности. В царствование Павла начал службу в гвардейском Измайловском полку его дед. «Павел I» в постановке Театра Вахтангова, по сути, тоже семейная история и тоже отчасти семейный долг. Но обо всем по порядку.
«Я изобразил мрачный зимний день. Густой туман сыпется с темного неба. В глубине плац-парада высится грозный фасад Михайловского замка, одна сторона которого еще в лесах…» — писал о своей работе «Парад при Павле I» Александр Бенуа (кстати, в этом самом замке, ныне здании Русского музея, она и экспонируется).
Сценограф Максим Обрезков, похоже, вдохновился этим описанием, овеяв тьмой и туманом дворцовые интерьеры.
Павел I — Александр Олешко
Непроницаемо черный кабинет. Серебро шпалер подернуто влагой. В глубине высятся металлические конструкции-леса, куда персонажи поднимаются для наблюдений и обобщений. В центре — подиум. Здесь вершатся дела государственные.
У каждого деятеля своя правда, и все они уверены, что радеют за Отечество. Глава заговорщиков граф Пален (Игорь Карташев) только на первый взгляд двурушник: Павлу доносит о заговоре семьи, наследнику докладывает о немилости отца, но на самом деле у этого убежденного сибарита («Не угодно ли стакан лафиту?») цели государственные: деспотичество искоренить, разумное правление установить.
Ему, военному губернатору имперской столицы, выпало самое трудное — своими руками этому способствовать. Почти рыдая, втолковывает он мятущемуся цесаревичу: «Вы говорили — я делаю. А делать труднее, чем говорить».
Про уродов и людей
Гулко постукивает по каменным плитам трость — Павлу является его царственная родительница (Ирина Дымченко), почившая за четыре года до описываемых событий.
У Мережковского Екатерины II в списке персонажей нет. Ее дописала режиссер Наталья Ковалева, движимая желанием отразить линию русского Гамлета — так, по легенде, называли Павла в Европе. В отличие от Шекспира фантом и реальная мать здесь в одном лице, и потому Екатерина соединяет могильный хлад и женское раздражение.
Августейшие особы беседуют о муже и отце — императоре Петре III, умершем при таинственных обстоятельствах. Сын, нежно припав к матери, извлекает из обшлага ее рукава ветхий лист и, захлебываясь от боли и возмущения, выкрикивает известные слова из письма графа Орлова: «Толко урод наш очень занемог и схватила ево нечаенная колика, и я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а болше опасаюсь, штоб не ожил».
Павел I — Александр Олешко, Екатерина Великая — Ирина Дымченко
Неприступную императрицу, вперившую в зал недвижные очи, истерикой не проймешь.
Отбросив сына, как шелудивого котенка, она гордо удаляется, чтобы затем еще пару раз явиться, напомнить преемнику о его никчемности, а после его смерти на коронации наследника гордо пройтись об руку с последним своим фаворитом Платоном Зубовым.
Чем так раздражил Павел мать? Тем, что не умеет разделять и властвовать, не усвоил и не собирается усваивать науку царей. Екатерина владела ею в совершенстве, как и другой призрак — Петр Великий, о встрече с которым Павел рассказывает княгине Гагариной. Предупреждал прадед правнука, жалел о его трагической судьбе: «Павел, бедный Павел, бедный князь!», но тот не прислушался.
Человек, не царь
Павел — человек, о чем и сам говорит, а должен быть императором. Должен — но не хочет или не может. Как простой смертный, он вспыльчив, отходчив, коварен, доверчив, благороден, мелочен и впечатлителен.
Любит абстрактных людей («И пусть меня Дон-Кишотом зовут — сей доблестный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так, как я люблю человечество»), но готов до смерти засечь провинившегося фельдфебеля.
Павел I — Александр Олешко
Александр Олешко в роли Павла блистательно всё это отыгрывает, но не позволяет себе рухнуть во фрейдистскую бездну. Вопреки тяжким переживаниям в его герое неистребимы изысканность и легкость. Словом, то, что называют вахтанговским мироощущением.
Музыка и хореография — важные составляющие его реализации, и создатели «Павла I» об этом помнят. Музыки в спектакле много, но, к сожалению, набрана она из того, что на слуху.
Возможно, в театральном обиходе существует методичка со списком популярной классики. Отдельные ее пункты, например Кончерто Гроссо Шнитке и Адажио из 23-го Концерта Моцарта, настолько затерты постоянным употреблением, что вызывают стойкое раздражение.
Думается, вахтанговцы заслужили право иметь композитора в резиденции. Более того, для театра, провозгласившего музыкальность художественным принципом, это даже обязанность.
Душа и шарф
В помощь пластическому решению оказываются пристрастия императора и дворцовый этикет. Вахтпарад с участием будущих заговорщиков впору назвать вахтбалетом. «Гляди-ка, Саша, двенадцать шеренг как равняются, — говорит брату великий князь Константин. — Сам бы король Прусский позавидовал. Ах, черт побери, вот это по-нашему, по-гатчински!»
Вышеупомянутая гуашь Бенуа с ее отточенными шагами марша, ровным ритмом вертикалей и геометрией строительных лесов, похоже, и здесь послужила импульсом. Как и там, картину организует фигура императора. Павел, принимая парад, копирует позу собственного бронзового памятника в Гатчине. Опираясь на трость, горделиво озирает свое совершенное войско. Виват император.
Павел I — Александр Олешко, цесаревич Александр — Юрий Поляк
«А все-таки быть беде…» — неймется Константину. Войсковой балет сменяет комическая пантомима нетрезвых заговорщиков. Хаотичные перемещения прерываются статичными мизансценами: перетрусившие гвардейцы, замерев от страха, ожидают карающей длани.
На фоне всеобщего ужаса Павел хранит гордое достоинство. Уходит из жизни с непринужденной элегантностью. Орудие убийства — офицерский шарф — обращается в символ. Вокруг шеи убиенного вьется-кружится и вздымается ввысь легчайший белый шелк. Отлетела душа. Банально, но красиво.
Павел и Симонов
В «Павле I» вахтанговцы рассказали не только об истории России, но и об истории своего театра. Сделали это ненавязчиво, как бы между прочим, но для тех, кто знаком с вахтанговскими скрижалями, весьма убедительно.
В текст спектакля включены фрагменты поэтической трагедии Евгения Симонова «Смерть Павла Первого». Стилистической погоды они не делают, звучат эпизодически, но знаменателен сам факт их появления.
Граф Пален (Игорь Карташёв) и заговорщики
Эту пьесу Симонов написал вскоре после увольнения, а фактически изгнания из Театра Вахтангова, который он возглавлял без малого 18 лет. Сыграли ее впервые в 1991 году на сцене созданного им московского Театра-студии.
Выбор темы соратники режиссера сочли символическим. Василий Мичков, игравший в том спектакле Павла, годы спустя утверждал: «Смерть Павла Первого» — это не только историческая драма. Это его личная драма. Как и Павел, Евгений Рубенович был предан собственными друзьями и самыми близкими единомышленниками. Он внес в эту пьесу свою судьбу, свое сердце, свою боль и свою тоску».
Дочь Симонова Ольга напрямую связывала содержание трагедии с тем, что произошло в театре 25 сентября 1987 года: «Театра его, главного режиссера, лишили жестоко, ударом ножа в спину, как и водится во времена дворцовых переворотов».
Давно нет в живых инициаторов и бенефициаров тех событий. Разумеется, у них тоже была своя правда, и только вечность примирила их с Симоновым. А нынешняя премьера — это и связь времен (в спектакле играют актеры, участвовавшие в его постановке), и дань уважения коллеге-вахтанговцу, верно служившему своему театру. И, конечно, осознание неизбежности случившегося.
Говорят, Юрий Любимов на свой лад утешал Евгения Рубеновича: «Не расстраивайся, в театре всегда так делают — веками». Что верно, то верно. Главное, чтобы потом с благодарностью вспоминали.
