«Люди несгибаемы — русский характер меня не перестает удивлять»
Россия сегодня самая театральная страна в мире и неважно, помнят об этом на Западе или нет, считает режиссер Андрей Кончаловский. Народный артист РФ признается, что время, когда он боролся с тьмой, закончилось. Сочувствует иностранным коллегам, запрещающим русское искусство, относится к возрасту как французский шансонье и готовится отметить 20 августа 85-летие. Накануне юбилея Андрей Сергеевич пообщался с «Известиями».
«Думаю, можно сделать интересное зрелище — краткую историю ВКП(б) в стиле рэп»
— Грядет ваш юбилей. Как вы относитесь к возрасту?
— Я отношусь к возрасту как французский шансонье Морис Шевалье. Он говорил, что возраст — это печальная вещь, но если рассматривать альтернативу, то не так уж и плохо.
— Будете отмечать?
— Буду. Надеюсь, как хочется.
— Где?
— Скорее всего, в Москве. Не знаю где, но у нас за столом умещается 12 человек.
— Немного.
— А зачем больше? Иначе нужен микрофон. Нет-нет, мне интересно беседовать с людьми, а всё остальное... Друзей не может быть много. Знакомых — много.
Я особенно об этом не парюсь. Для меня самый большой праздник — это то, что я осознал, сколько всего сделал. Написал 30 сценариев, сделал 24 картины, поставил 10 спектаклей. Я хочу, чтобы в Москве шли мои пять спектаклей, две оперы и одна рок-опера. И я буду на каждом спектакле в сентябре, октябре. Выйду и поделюсь со зрителями, почему я сделал эту постановку. Это самый большой праздник — показать свои работы и чтобы зритель остался до конца. Всё.
Актеры Владимир Горюшин и Юлия Высоцкая в сцене спектакля режиссера Андрея Кончаловского «Укрощение строптивой» во время пресс-показа в Театре имени Моссовета
— С Эдуардом Артемьевым ничего не хотите сделать больше?
— У меня есть одна идея. Думаю сделать рок-оперу «Ленин — суперстар».
— Вы еще не приступали к воплощению?
— Ну, вот я со Шнуровым Сергеем говорил, еще с кем-то. Думаю, можно сделать интересное зрелище, краткую историю ВКП(б) в стиле рэп.
— Шнуров будет главную роль играть?
— Я не знаю. Он очень творческий человек. Не могу сказать, что я сижу, пишу. Это же не роман, пока какие-то мысли. Оно как-то само происходит. Вот я сейчас сказал вам про свою идею, а может, кто-нибудь ее украдет. Ну что ж, флаг им в руки.
— Как говорил Илья Глазунов: «Возьмите кисть — напишите лучше».
— Да-да. Идеи разные возникают, они приятно манят. Сейчас в моей голове другое, я пишу сценарий сериала. В жизни никогда не приступал к такому огромному труду и даже не знаю как. Мы пишем с Еленой Киселевой, моим постоянным соавтором в течение последних десяти лет. Я начинал, бросил, потом как-то поехало — и всё сложилось. Оказалось, что это может быть интересно.
«В Ленине очень много калмыцкого»
— Вы уже объявили кастинг на исторических персонажей. Ищете Ленина, Распутина, Николая II. Удачно ли?
— Пока еще ищем, далеко не все люди откликнулись. И мы пытаемся отсортировать. Потому что соединение физических, антропометрических данных с темпераментом, с индивидуальностью важнее, чем актерское исполнение.
— Ряженых в образе Ленина или Сталина полно у ГУМа. Вам, наверное, такие не подойдут. Кого же вы ищете?
— Мы последние 20 лет видели столько лысых артистов с бородками... Кто только не играл Ленина! Я очень надеюсь на чудо. Увидишь и закричишь: «Да! Это он!» И уже неважно всё остальное. А потом другие смотрят и говорят: «Как вы нашли такого артиста?» Но это уже следующий вопрос.
То же самое у меня было с Микеланджело (главный герой фильма «Грех». — «Известия»). Предлагали столько артистов, но я сказал: «Мне нужен человек со сломанным носом». Потом стали предлагать только таких. Пока вдруг не появился Альберто Тестоне, который вошел в кадр, и это был Микеланджело. «Вот, наконец! Господи, можно начать снимать», — сказал я.
Кадр фильма «Грех»
— Какого героя вам важнее найти?
— Мне надо найти Ленина, Николая II и Распутина. Конечно, молодежь имеет приблизительное представление об этих персонажах. Но я эти лица знаю наизусть. И мне кажется, что у Ленина были татарские черты лица. Недаром революционер Красин говорил: «Я не могу достучаться до его татарской башки». В Ленине очень много калмыцкого.
Распутин — человек из народа, и это не может быть артист, как мне предлагают. Николай — иконописные глаза. В общем, это непросто. Не хочу звучать как шаман, но мне очень важно вдруг понять: «Это он!» Люди не должны замечать, что происходит в кадре или за кадром. Они должны погрузиться в действие, выйти из кинотеатра и сказать: «Елки-палки, вот это да!» А как это произошло, никто не должен понимать.
— Куда можно присылать свои фотографии?
— У нас есть сайт «народныйкастинг.рф». Объявления о том, что мы ищем героев, есть даже в метро.
— В пандемию вы кинули клич и предложили всем присылать видео о том, чем люди занимаются, сидя дома на карантине. Что-то получилось?
— Сейчас заканчиваем фильм «Карантин по-русски». Надеюсь, к октябрю закончим. Люди сами сыграли, сами срежиссировали, а наше дело только букет составить и перевязать ленточкой.
Режиссер Андрей Кончаловский
— Люди оптимисты или пессимисты?
— Люди несгибаемы. Русский характер меня не перестает удивлять. Я только радуюсь подтверждению своих предположений.
В 1944-м зимой Черчилль приехал в Москву. Сидя у окна в ресторане «Националь», увидел людей, которые ели мороженое на улице. И потом написал: «Народ, который ест мороженое в такой холод, непобедим».
«Часть моих друзей итальянцев написали мне отчаянные письма: «Как вы могли? Вы...»
— В разгар «отмены русской культуры» театр Ла Скала открывает новый сезон Мусоргским. Главные партии в опере «Борис Годунов» исполнят российские певцы. Вы часто бываете в Италии. Заметили, что к россиянам стали как-то иначе относиться?
— Знаете, существует психология масс. Манипуляции через создание определенных моделей мышления давно используются социальной инженерией. Часть моих друзей итальянцев написали мне отчаянные письма: «Как вы могли? Вы...» Ну и так далее. На что я могу только ответить: «Поговорим через полгода». Потому что есть некий социальный проект, который говорит о том, что Россия — преступник или агрессор. Я по этому поводу очень мало высказываюсь, не хочу быть пророком. Но я знаю, что время всё меняет.
Театр Ла Скала, Италия
Вот фестивали, которые отказали русским фильмам, если их режиссеры не высказались против специальной военной операции. Эти же фестивали ратуют за равное число мужчин и женщин в режиссуре. Но это же один смех! Тогда давайте делать и бокс между мужчинами и женщинами. Абсурд.
Бывает год, когда удачные фильмы сделали только женщины. А в другой — удача на стороне мужчин. Если так рассуждать — это некий подростковый незрелый энтузиазм. Поэтому надо подождать — люди взрослеют, и окажется, что они были не правы. Мало того, они потом не захотят говорить о том, что было. Так что я терпеливо киваю головой и, кроме сочувствия к спрашивающим, вообще ничего не испытываю.
— В Париже была арестована коллекция братьев Морозовых. Благодаря переговорам на высшем уровне она вернулась в Россию. Осталась лишь картина кисти вашего деда Петра Кончаловского, принадлежащая Петру Авену, находящемуся под санкциями. Может ли искусство становиться заложником политических интриг?
— Это всё смешно и вообще-то называется «грабеж». «Грабь награбленное», остальное неважно. Но в принципе это часть того же рвения быть политически корректным. Ну что делать, незрелость. Это нормально.
Знаете, у Шопенгауэра есть интересная мысль, что истина проходит три стадии. Сначала ее высмеивают, потом ей яростно сопротивляются и, наконец, принимают как очевидное. То есть вместо того чтобы сказать: «Боже мой, а это ведь правда!», говорят: «Ну это все и так знают».
Я думаю, что в этом смысле вообще кого-то судить очень сложно. В последнее время придерживаюсь прекрасного индусского выражения: «Чтобы судить человека, залезь в его башмаки и пройди его путь».
Поэтому терпение и делать свое дело.
В музей вернулись картины из коллекции меценатов Михаила и Ивана Морозовых после участия в выставке «Коллекция Морозовых. Шедевры современного искусства», прошедшей в фонде «Луи Виттон» в Париже
— Но не все читали Шопенгауэра и индусов. И верят порой тем, кто врет. Как переубедить людей? А может, и не надо этого делать?
— Есть вещи, которые ты можешь изменить. На это нужна смелость. Есть вещи, которые ты не можешь изменить. На это нужно терпение. И есть мудрость, которая помогает отличить первое от второго. Поэтому я думаю, что время, когда я боролся с тьмой, закончилось. Я себя от этого избавил и стараюсь просто нести свет. А светом может быть одна свеча.
— А может и софит.
— Нет, я думаю, что достаточно свечи, чтобы жить. Надо нести свет, а не бороться с тьмой. Опять я рискую быть очень рассудительным, философским, но что делать. Конечно, слова мало что выражают.
«Мне нужен был летающий слон»
— Вы любите ставить спектакли с одной и той же компанией. Почему для постановки «Укрощения строптивой» в Театре Моссовета вы объявляли кастинг, в ходе которого роль Петручио получил не игравший у вас ранее Алексей Розин?
— Мне разные актеры интересны. Вообще известность очень часто делает артистов несчастными. Когда благодаря каким-то произведениям они становятся заметны, другие режиссеры их берут на то же самое. И судьба их — переходить из одной роли в другую, не меняя амплуа, как делает бедный Гоша Куценко. Он бесконечно играет одно и то же. А он талантливый человек и мог бы играть многое, начиная от Дон Кихота и кончая героями Достоевского. Но так устроена жизнь известных артистов — их эксплуатируют.
А не так известных еще не затерли, это важно. С другой стороны, в кино между ними и человеком из толпы нет разницы. В кино я предпочитаю людей с улицы, но в театре нужно быть лицедеем. К сожалению, не так много артистов сегодня, которые не разучились лицедействовать.
— Если человек не известен, значит, не работает по профессии, соответственно, потерял тренаж.
Актеры Евгения Лях, Алексей Розин и Владислав Боковин (слева направо) в сцене спектакля режиссера Андрея Кончаловского «Укрощение строптивой» во время пресс-показа в Театре имени Моссовета
— Да, может быть. Но дело в том, что известный человек играет очень часто один характер. Это помогает ему купить дорогой автомобиль, но не помогает расти как артисту. В этом смысле у нас довольно слабая конкуренция. Но Владимир Машков, например, остался лицедеем в самом большом смысле слова. Евгений Миронов — в какой-то степени. У этих артистов была школа, и они ее не растеряли.
Я смотрю на американских артистов — сильнейшая конкуренция. Требования, которые предъявляет к ним кинематограф, высокие. Чтобы найти характер героя, актеры набирают себе учителей, тренеров. Посмотрите даже их сериалы: какой высокий класс перевоплощения. Настоящее лицедейство.
Театр требует еще большего перевоплощения, кривляния, беззастенчивости. На сцене надо быть шутом, юродивым, нищим, героем. Театр в этом смысле — теннис, а кино — пинг-понг.
— Какие требования у вас были к Петручио?
— Мне нужен был летающий слон. Алексей Розин очень смиренный, что важно для артиста и для художника. Он воспринимает мои тычки, поправки, ругань, потому что знает, что я его люблю. Он чудный, талантливый художник.
— Вы диктатор в работе?
— Нет. Диктатор заставляет, а я стараюсь увлечь, чтобы они делали то, что ты хочешь, но думали, что это они сами так хотят.
— Артисты вас боятся или доверяют?
— Если они и боятся, то не потому, что я диктатор, а потому, что они хотят соответствовать нашим общим идеалам. Я вообще очень люблю артистов. Это последнее поколение абсолютно бескорыстных людей.
За те деньги, которые они получают, выходить на сцену в одной и той же пьесе и быть всегда свежим означает относиться к своей профессии с определенным священнодействием и увлечением. Это не просто пошли, выпили и чего-нибудь сыграли.
«Россия сегодня самая театральная страна в мире»
— У Юлии Высоцкой была непростая задача, в какой-то степени ей надо было переиграть Элизабет Тейлор. Ведь образ Катарины в фильме «Укрощение строптивой» — классика. Как уйти от этого образа и не повториться?
— Юля — театральное животное в самом высоком смысле этого слова. Чем талантливее артист, тем больше он волнуется перед выходом на сцену. Как правило, не волнуются люди менее одаренные. А совсем не переживают посредственности, которые себя любят. Их довольно много, они постоянно смотрятся в зеркало.
Но Юля, как человек очень талантливый, всегда трясется и волнуется. Говорит: «Я этого не сделаю! Отстаньте! Возьми другую актрису, я не смогу!» Но в тот момент, когда она выходит на сцену, это — таран. От ее ужаса, падающего в бездну, вдруг возникает настоящее перевоплощение. Такой же и Саша Домогаров, он тоже настоящее театральное животное.
Каждый артист требует своего подхода. Режиссура — это нечто среднее между акушерством и психотерапией.
— Почему?
— Потому что нужно убрать сомнения и облегчить роды.
Юлия Высоцкая в сцене спектакля режиссера Андрея Кончаловского «Укрощение строптивой» во время пресс-показа в Театре имени Моссовета
— Какой-то интимный процесс.
— Любая психология — вещь интимная. Когда акушер помогает роженице, он говорит: «Толкай, тужься. Всё будет хорошо, дыши». В каком-то смысле артист тоже находится в предродовых судорогах. Если он уверен в себе, то он уже такой ас, как Лоуренс Оливье, который достиг самых вершин и ему в работе достаточно только сосредоточиться. Артистов подобной школы, совершенства, удержания формы сейчас вообще мало.
— У нас такие артисты есть?
— Безусловно. Одна из них — Инна Чурикова. Она не звезда, а большой художник. Вообще я не люблю судить, я слишком разговорился с вами.
— Что еще в театре планируете?
— Надеюсь, к сентябрю в Театре Моссовета восстановим «Сцены из семейной жизни», который шел во МХАТ имени Горького. Юля точно выйдет в спектакле, потому что играла в нем еще в Италии по-итальянски. А кто сыграет главного героя — не знаю. Все артисты разбегаются в разные стороны, как клопы при свете. Прежде играли Александр Домогаров, Гоша Куценко. А сейчас посмотрим.
— Мне кажется, к вам должны тянуться, а не разбегаться.
— Нет-нет, театр требует полной гибели всерьез. Он не терпит гастролеров. Почему я уважаю театральных артистов? Потому что они преданы своему ремеслу. Это редкое качество сегодня.
Я бы сказал, русский артист и русский театр живы потому, что есть замечательный зритель, в том числе московский. Он дает возможность такому количеству разных коллективов существовать. И это прекрасно. Россия сегодня самая театральная страна в мире.
— Хорошо бы в мире это помнили.
— А какая разница, помнят или нет? Это всё неважно. Важно, что мы можем работать и нам за это платят.
