«Никогда не выпрашивал спектакли за рубежом»
Лучших условий для творчества, чем в «Геликон-опере», нет нигде в мире, уверен художественный руководитель театра Дмитрий Бертман. Народный артист России считает, что пора отменить квоты на звания, вспоминает советы Елены Образцовой, не дает оценок, о материальном не думает и ждет «Богему». Об этом, а также о русской культуре для всей планеты, инопланетных пирамидах и своих преемниках Дмитрий Бертман рассказал «Известиям» после премьеры «Аиды» Джузеппе Верди, которая состоялась на сцене «Геликон-оперы».
«Сила искусства может быть и разрушительной»
— 150-летняя опера «Аида» весьма современна и своевременна. Вы запланировали актуальную постановку?
— Оперный театр строит планы глубоко заранее. Решение, за что браться, приходит само, из возбужденного пространства. Обычно говорили, что искусство — отражение жизни, а сейчас, мне кажется, наоборот — жизнь отражается в искусстве. Над постановкой «Аиды» мы начали работу еще три года назад.
— Своими фантазиями мир притягивает неприятности?
— Может быть. Вообще, театр — это репетиция жизни. Человек, приходя в театр, должен пережить чью-то судьбу, поступок, чувство. В этот момент он уже приобретает чужой опыт, не пройдя его в жизни. А когда вдруг похожая ситуация происходит в реальности, у зрителя уже есть антитела. Театр как прививка, и наша задача сделать так, чтобы зритель пережил ее без последствий.
— Целительная сила искусства?
— Абсолютно. Хотя она может быть и разрушительной. Когда антител слишком много или они выработались против другой заразы. В любом случае театр — это бесценный опыт, которого не хватило в жизни.
— Что для себя откроют зрители, придя на «Аиду»? От чего смогут предостеречь себя?
— Возможно, зрители что-то переосмыслят в своей жизни. «Аида» — опера про любовь и предательство. В ней каждый из героев блюдет только свои интересы. Так, у Радамеса любовные отношения сразу с двумя — с Амнерис и с рабыней Аидой. Амнерис — дочка фараона. Она нужна ему для карьеры. А Аида беззаветно любит Радамеса. Но он водит ее за веревку и пользуется как рабыней.
Хороши в этой опере все. Аида на самом деле дочь эфиопского царя, но об этом никто не знает. И чтобы помочь своему отцу, она выведывает у Радамеса, каким путем пойдет армия египтян. Из-за любви к Аиде Радамес идет на предательство своей родины, впрочем, как и его возлюбленная. Аида даже поет такой текст: «Родина, как ты мне тяжело обходишься». Ну а когда о планах любовников становится всё ясно Амнерис, она сдает Радамеса стражникам и предает свою любовь.
— Ходят слухи, что ради постановки вы доставили из Европы «санкционку». Что это было?
— Из Италии мне привезли ноты уникальной увертюры к опере «Аида».
— Неужели в России нельзя найти ноты?
— Эта увертюра, которую мы впервые в мире исполняем. Обычно звучит другое вступление. Там такая произошла история. Египетский хедив Исмаил-Паша заказал Верди оперу для открытия театра в Каире. Однако увертюру, специально написанную для этого события, не смог сыграть оркестр. Тогда Верди увез ноты к себе на виллу Санта-Агата, где их обнаружили только в 1970 году. Примерно в это же время оркестр маэстро Аббадо исполнил сочинение как отдельное произведение. А спустя 150 лет «Аиду», как ее замыслил автор, услышать можно в «Геликоне».
— Что уникального в этой партитуре?
— Она концептуально совершенно другая, главным мотивом стала тема Амнерис. Верди ее именем поначалу хотел назвать оперу. А имя Аида он выдумал, по либретто героиня — Хенид. После премьеры новорожденных девочек стали называть Аидами.
«Симфонический оркестр родился в Древнем Египте»
— В финале спектакля Радамес обнимает и гладит луч света. Зачем вам такая эротика в постановке?
— Когда Радамес гладит луч света, он поет о любви к своей Аиде. Она уже умерла, а у него осталась минута жизни. Его объяснение с ее духом, слова любви — это ли не эротика, которая и есть небесный дар? Кстати, сделать луч реальным героем технически сложно, художник по свету придумал наполнить его дымом. Возвращаясь к вопросу, думаю, что на небесах очень эротично.
— Вы поняли, в чем египетская сила?
— В грандиознейшей цивилизации. История этого государства насчитывает 150 тыс. лет еще до нашей эры. А то, что мы считаем достижением нашего времени, уже было в древности у египтян. Простой пример — канализация. Симфонический оркестр тоже родился в Древнем Египте. Там были свои скрипки, виолончели, ударные, медные трубы, деревянные духовые. Развивалось искусство, живопись, скульптура, архитектура.
А пирамиды с их расписанными саркофагами! Есть теория, что они прилетели на землю с другой планеты. Даже в фильме «Пятый элемент» ее упоминают. Может, потому, что сегодня построить такое сооружение невозможно, даже учитывая все современные технологии.
— Почему сценографию к «Аиде» делал эстонский скульптор?
— Декорации — скульптора из Эстонии Тауно Кангро и нашего художника Ростислава Протасова. С Тауно мы знакомы много лет, он обожает Россию. Мне показалось, что скульптурность может быть очень интересной на сцене. Тауно сделал фигуры египтян и гигантских синих кошек на 3D-принтере.
— А если средства не окупятся? Вы думаете об этом?
— Обязательно. Опера — очень дорогое искусство. Плюс ко всему от того, какую постановку я выберу, какой успех у зрителя будет, зависит благосостояние 500 человек в нашем театре.
— Вы про себя в тот момент не забываете?
— Когда-то помнил про себя. А сейчас меня вообще не волнует материальная сторона. Я поставил 167 спектаклей. Большую часть — в «Геликоне». Наш театр сейчас в прекрасной форме, лучших условий для творчества нет нигде в мире.
«Русская культура принадлежит планете»
— Как складывается ваша работа за границей?
— Все мои личные контракты и контракты театра на зарубежные гастроли приостановлены.
— Как вас оповестили о том, что с вами прервано сотрудничество?
— Что касается отмен постановок в Германии, на сайте Deutsche Opera написано, что так как я руковожу государственным театром в России, они не считают возможным со мной работать.
— И как вы к этому относитесь?
— Никогда не выпрашивал спектакли. Меня приглашали, я выбирал. Вспоминаю Елену Образцову, которая говорила: «Никогда не просите ни о чем Господа Бога. Говори так: Господи, сделай так, как посчитаешь нужным». Был в ее жизни прецедент, когда она просила, чтобы ее полюбил ухажер. И он ведь влюбился! Правда, потом она не знала, как от него отделаться.
А русская культура принадлежит планете. И музыка принадлежит всему миру. Если прийти на симфонический концерт в Японии, в Китае, в Африке, в Европе, в Америке, люди, разговаривающие на разных языках, реагируют одинаково. Плачут, улыбаются в одном и том же месте. Музыка — это информация. Ноты — язык, на котором она доносится, единый на всю вселенную.
— Вы ощущаете кадровый голод в руководстве театров?
— Да, ощущаю. Но думаю, не может быть по-другому, не может быть переизбытка кадров. Художники уникальны.
— Им не до руководства?
— Я уже больше 20 лет заведую кафедрой режиссеров музыкального театра в ГИТИСе. И скажу вам, не многие выпускники стремятся в руководители. Они хотят ставить спектакль и не заниматься проблемами. Молодежь не хочет брать ответственность. А быть руководителем театра — тяжелая работа. Ты должен быть не только режиссером спектакля, но и режиссером человеческих отношений и жизни театра. Мы в «Геликоне» сделали большое дело, создав конкурс «Нано-опера» для молодых оперных режиссеров. Если сегодня посмотреть карту России, то во многих театрах руководят наши лауреаты.
— Вы готовите себе преемника?
— Я уже воспитал преемника. И он не один, их несколько, у меня огромное количество учеников. Мой принцип — собирать тех, кто талантливее, чем я. Хороший руководитель тот, без которого выстроенная им система прекрасно работает.
«Для людей Юра Шатунов давно народный артист»
— Почему у вас в театре мало народных артистов?
— Потому что существует квота на звания. В оперном театре есть народные артисты, но они, как правило, стали ими еще в период, когда не было квот. А сейчас всё лимитировано. Но почти каждый год кто-то из геликоновцев получает «заслуженного артиста».
Существует некий закон, что должно быть 20 лет стажа в труппе для звания. Для артистов оперы и балета — это серьезное препятствие, так как их профессиональная активность короче, чем у драматических. Когда нужно подавать документы на звание, они уже не так много задействованы.
— Думаете, стоит отменить квоты?
— Я неоднократно выходил с этой инициативой. Но есть и обратная история: многие говорят, что звания не нужны. Убежден — нужны. Артист как ребенок, признание — часть его профессии.
Не так давно хоронили Ольгу Ивановну Доброхотову, супругу маэстро Владимира Ивановича Федосеева. Так уже на кладбище я узнал, что, оказывается, у нее нет никакого звания. Как это возможно? Филолог, музыковед и редактор главной редакции музыкального радиовещания при Совете министров СССР. Ее знают все музыканты страны. Я был уверен, что она хотя бы заслуженный деятель искусств.
— Юрию Шатунову не хотели выделить участок на престижном кладбище, потому что у него нет званий. Пришлось друзьям покупать землю.
— А народ его любит. Для людей Юра Шатунов — давно народный артист.
— Вы тоже так думаете?
— Да. Я тоже так считаю.
— Вам не кажется его музыка примитивной?
— Это не имеет значения. Шатунов — народный, его все знают. Кто может судить, насколько примитивна музыка? Судьи кто? От того, что мне нравится или не нравится, не может зависеть чья-то судьба. Давать оценки всегда очень опасно. Оценивать может публика — кассой, стремлением увидеть артиста. Все цветы должны расти.
Я знаю, что у нас все билеты проданы. Попасть на премьерные спектакли «Аиды» невозможно. Не беру трубку, когда вижу, что звонят с просьбой о контрамарке на спектакль. Мне самому пришлось покупать билеты своим друзьям. И это прекрасно.
— Над чем планируете дальше работать?
— Осенью выпускаем «Богему» Пуччини, в которой будет молодежная постановочная команда. Мы объявили конкурс оперных режиссеров и художников, четыре победителя сделают по одному акту, соблюдая единую концепцию. А позже сам займусь «Сельской честью» Масканьи, премьера которой во второй половине сезона. Ну и в ближайшее время буду искать юные дарования, у меня вступительные экзамены в ГИТИС.
