«Русские ворвались на подмостки как смерч»
Харизма — это как гриб. Никто не может предположить, в каком месте он вырастет, считает всемирно известный баритон Владимир Чернов. Солист Метрополитен-опера уверен, что русские певцы могут петь итальянские оперы лучше итальянцев, дает уроки русского своим студентам в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, но сожалеет, что покинул Мариинский театр. Об этом Владимир Чернов рассказал в интервью «Известиям» во время своего приезда в Россию.
«Наших певцов ценили и ценят по сей день»
— После наиболее мощной волны пандемии COVID-19 стали открываться мировые сцены. Метрополитен-опера надеется начать сезон в конце сентября. Генеральный менеджер театра Питер Гелб в интервью «Известиям» признался в любви к русским исполнителям. Вы в Метрополитен-опера оказались в начале 1990-х. Скажите, всегда ли было такое отношение к певцам из России?
— К ним всегда относились по достоинству. Я никогда не слышал какого-то упрека или укора по поводу моей национальности. Но вот в Италии критик мог написать: «Это типичный славянский голос».
— Это плохо?
— Это все равно что в Россию экспортировать пшеницу из Канады. В опере до сих пор существуют свои стереотипы и законы, от которых нельзя отступать.
— То есть наши не должны были в Италии демонстрировать всю мощь своего таланта?
— Почему же? Но вопросы напрашивались сами собой. На каком основании наши прекрасные певцы пели в Ла Скала и других итальянских театрах? Потому что они блестящие музыканты. А этого не было на тот момент в Италии.
В 1990-е русские ворвались на мировые оперные подмостки как смерч. В 1991 году я пел в Риме «Луизу Миллер» Джузеппе Верди. Местный телеканал показал арию в моем исполнении в новостях, а в комментариях заметили: этот русский продемонстрировал пример итальянцам, как надо исполнять их произведения. Пресса обращала внимание на все — даже на дикцию и произношение. Обо мне сказали, что произношение у меня лучше, чем у их звезды, баса-баритона Руджеро Раймонди. Это было преувеличение, конечно. Но итальянцы очень внимательны и критичны не только к иностранцам, но и к своим певцам.
Кири Те Канава, Владимир Чернов и Пласидо Доминго в постановке оперы Верди в Метрополитен-опера
— Так им надо было у вас мастер-класс попросить.
— Маэстро Бональдо Джайотти, великий бас, с которым мы работали в Метрополитен-опера, интересовался, где я изучил технику пения. Я сказал: «В России». — «Ты вчера дал нам, итальянцам, хороший урок вокала. Так мы пели раньше».
Так что наших певцов ценили и ценят по сей день. Вспомните, Елена Образцова и Ирина Богачева, Юрий Мазурок и Владимир Атлантов. Они не сходили с мировых сцен.
— С кем из звезд оперы вам довелось вместе выходить на сцену?
— С Пласидо Доминго в феноменальной постановке оперы «Симон Бокканегра» Верди в Метрополитен-опера. С Лучано Паваротти пел. Мы даже записали с ним «Риголетто» на Deutsche Grammophon.
«Себя самого на сцене быть не должно»
— Где вы сейчас живете?
— Фактически между Россией, Австрией и США.
— Недавно Ярославская государственная филармония пригласила вас возглавить жюри Международного конкурса вокалистов имени Собинова. Вам впервые довелось оценивать молодых исполнителей?
— Конкурс проводится во второй раз. Но я приехал на него впервые. А вообще в моей жизни было много конкурсов, которые я судил, и еще больше таких, в которых я принимал участие. Естественно, Леонид Собинов — один из величайших мировых теноров. Он достоин того, чтобы в память о нем земляки организовали смотр молодых певцов.
— Есть среди молодежи такие, кто бы мог хотя бы приблизиться к уровню мастерства легендарного тенора?
— Ну, во-первых, в его времена (Леонид Собинов жил в 1872–1934 годах. — «Известия») количество певцов было в разы меньше. Пробиться было проще. Во-вторых, в настоящее время говорить о талантах становится все сложнее. К певцам предъявляют высокие требования, которым они должны соответствовать. Это ведь не только способность чисто и громко интонировать. Самое главное — артисты на сцене должны забывать, что они Сережа или Маша. Исполняя произведение Петра Чайковского, певец должен стать Онегиным, а певица — Татьяной. Себя на сцене не должно быть. А молодые люди этого не знают.
Владимир Чернов исполняет арию Форда из II акта оперы «Фальстаф» (Верди)
Я же знал это с детства, мне нравится перевоплощаться, поэтому я в оперу и пришел. Как клоун, который дурачится на манеже, певец должен забыть о быте и играть. А они бояться дурачиться, поэтому и проигрывают. А потом кто-то не может понять, почему это злосчастное жюри и публика его не любят. А он ведь выдающийся!
— Быть собой на сцене плохо?
— Это нормально для быта. За свою жизнь я встречался с сотнями самых выдающихся оперных див, и только Биргит Нильссон (шведская певица, сопрано. — «Известия») не вела себя как дива, хотя она была одна из лучших. Биргит Нильссон все время страдала от того, что на сцене была сама собой. Она мне рассказывала, что, когда пришла к педагогу по вокалу, она выглядела как крепкая крестьянская девушка. В Швеции она лес валила, животными занималась. А наставник ей сказал, что у нее красивый голос и теперь она должна не думать о животных, а сфокусировать свое внимание именно на голосе.
Певец должен не только от природы обладать данными, но и знать собственную физиологию, правильно использовать дыхание, знать, откуда появляется звук. Есть масса упражнений, чтобы освоить это. Например, нужно представить себя мертвецом, чтобы ты не мог пошевелить ни кончиком пальца, ни даже волоском. И начать стонать.
— Вы об этом говорили конкурсантам?
— Конечно. Но я не могу научить их харизме и даже не могу научить их петь. Всегда вспоминаю уроки своего педагога Тамары Денисовой, которая учила меня, как не петь. Она говорила: «Учитесь использовать инстинктивные способности вашего организма. А петь — это означает убить голос».
«Дмитрий Хворостовский — самородок»
— Голос может постареть?
— У хорошего певца — нет. Ирина Богачева в 80 лет пела как молодая. Ирина Архипова в 70 лет тоже могла дать многим фору. Да, может быть, она не могла тянуть фразу 15 секунд, но звучала она прекрасно. Никогда голос не старится, если ты используешь энергетику стона, кашля, мольбы, печали или смеха. Твоя природа должна соединиться с произведением, которое написал, например, Чайковский. И тогда происходит чудо. И я слышу это, когда поет Анна Нетребко или когда пел Дмитрий Хворостовский.
— Некоторые критики считают, что Дмитрию Хворостовскому не хватало школы. Но вот харизмы ему было не занимать. Это важное качество для исполнителя. А приобрести его можно?
— Харизму нельзя воспитать. Дмитрий Хворостовский обладал ею с детства. Он — талант, самородок. Хворостовский знал свой предел, и тем не менее ему удалось достичь отличного результата благодаря харизме. Я его очень ценил. Очень жаль, что он прожил так недолго.
— Харизма — это гены?
— Нет. Харизма — это как гриб. Никто не может предположить, в каком месте он вырастет. Не было дождя, не было нужной погоды, а он бац — и вырос. На следующий год вы приходите на ту же полянку в надежде собрать урожай, а на ней нет ни одного гриба. Они растут в другом лесу.
Когда Дмитрий был молод, он был гораздо более технически образованным. Но ему стали важны драматические нюансы для голоса. Наверное, он подумал, что уже заматерел, что может петь Риголетто или Яго. Поменял отношение к динамике голоса и перешел на мышцы глотки. Они создают в наших ушах неверный эффект драматизма. А связки не выдерживают такого натиска. Их надо холить и лелеять.
Для примера, среди теноров, доживших до 70 лет на сцене, — Иван Козловский, Хосе Каррерас, Паваротти. Доминго до сих пор прекрасно поет, потому что он эмоционально открыт, не зажат, он знает, что красив, бесподобен. И он демонстрирует свою уникальность. Он даже может позволить себе не взять верхнюю ноту, си-бемоль. Ну не получилось, крякнул сегодня. Что значит одна неудавшаяся нота, когда у маэстро сотня достоинств, делающих его уникальным!
«Уволили из Мариинки за прогулы»
— В 1990-х вы уехали из страны. Вам не хватало работы на родине?
— Мне не из чего было выбирать. Я вырос в советской действительности и не думал ни об Америке, ни об Италии. Мечтал спеть в Ла Скала, но не верил в это. Для меня критерием высоких достижений были Большой театр и Кировский, ныне Мариинский. Ни другие театры, ни заграница меня вообще не интересовали. Но когда я попал на стажировку в Ла Скала, то понял, что был неправ. Решил, что надо серьезно обратить внимание на традиции европейской школы. В консерватории нас воспитывали на Шумане, Шуберте, Бахе, Малере, Генделе и так далее. И сочинения этих композиторов стали базой для работы над Верди, ради которого меня впоследствии пригласили в Метрополитен-опера.
— А в Мариинку вас сейчас приглашают?
— Нет. Меня уволили из этого театра в 1992-м.
— За что?
— За прогулы. И не одного. Народного артиста РСФСР Сергея Лейферкуса так же попросили. Это была естественная бюрократическая процедура, потому что в театре мне на тот момент было нечего делать.
Мариинский театр
Это произошло тогда, когда в театре появился новый главный дирижер Валерий Гергиев. С ним пришло новое поколение исполнителей. Я был солистом, но руководитель полностью снял репертуар, в котором я принимал участие. С афиш ушли «Евгений Онегин», «Дон Паскуале», «Пиковая дама», «Обручение в монастыре», «Травиата». А в новых операх для меня не было партий. Я долго ждал. Не работал. И вдруг меня приглашают на постановку оперы «Сила судьбы» в Глазго. С разрешения Госконцерта я уехал в Шотландию.
— Символично.
— С этой поездкой моя жизнь повернулась на 180 градусов. В это время в Глазго приехал агент из Америки. Услышав меня в спектакле, он позвонил в Метрополитен-опера, в оперные театры Чикаго и Лос-Анджелеса и сказал директорам, что открыл хорошего русского баритона. Через два месяца я был в Америке.
— А как вы узнали, что вас уволили из Мариинки?
— Мне позвонил Лейферкус и спросил: «Ну что, безработный, как будешь жить? Нас уволили, ты знаешь?» — «Дай Бог всем безработным жить так, как я живу».
— За границей вы не только пели, но еще и начали преподавать. Куда к вам можно теперь приехать поучиться?
— Я пожизненный профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Представляете, парня из русской деревни, не говорящего свободно по-английски, взяли преподавать вокальную технику, а также итальянский и русский язык. Учу певцов произношению.
— За время преподавания в США вы освоили английский?
— Естественно. Еще немецкий с французским. А пою я на 12 языках.
Когда я впервые приехал в США, то представлялся так: I am a baritone. I am a woman («Я баритон. Я женщина». — «Известия»). И все смеялись. Я делал ошибки. Но никакого сексуального подтекста не было, о гендерных вопросах я тогда не задумывался.
И поэтому, когда в прессе меня назвали «сексуальным русским баритоном», я хотел подать на газету в суд. Как же, меня оклеветали! Какой секс? Потом меня назвали «Барышниковым среди баритонов». Вроде комплимент. Но ведь на тот момент Михаила Барышникова считали диссидентом, который, будучи солистом Мариинского театра, остался за границей. Я подумал: провокация.
Метрополитен-опера в Нью-Йорке
— Но никакой провокации не было.
— Мало того, эта «провокация» стала для меня судьбоносной. Небольшая заметка в бостонской газете привлекла ко мне внимание. Я встретился с менеджерами Columbia Artists Management. Эта компания работала с Ван Клиберном, Леонардом Бернстайном, Иегуди Менухином, Гербертом фон Караяном. Я даже не мечтал об этом! Подписал контракт. Меня привезли в Метрополитен-опера на прослушивание (там искали баритона на оперу «Луиза Миллер» Верди). А после предложили сразу шесть контрактов.
— Вы не жалеете, что тогда сделали такой решительный шаг и покинули родину?
— Очень жалею, что расстался с Мариинским театром. Но, видимо, я не был достоин этой прекрасной компании. Там были персоны, которые ценились очень высоко. И они же меня спрашивали: «Володька, а ты что, в Метрополитен-опера поешь? И что, тебя слышно?» Да, вот так. Уже 30 лет прошло, и до сих пор в Метрополитен-опера меня слышно.
В 1995 году, когда мне предложили гражданство Австрии, я уехал в Вену. Я принял этот подарок, так как с ним получил свободу передвижения. Но это не смогло сделать меня австрийцем. Вообще ни в одной стране для меня ничего не значила «корочка».
Потому что для меня документ — это даже не кольцо у птицы. Я — свободный человек. Жаль, что получить свободу мне удалось уже в зрелом возрасте.
Владимир Чернов — оперный певец (баритон), заслуженный артист РСФСР. Родился 22 сентября 1953 года в Краснодарском крае. В 1981 году окончил Московскую консерваторию и был принят в Кировский театр (ныне Мариинский). В 1982-м получил третью премию на Международном конкурсе им. Чайковского. В 1984-м окончил Accademia della Scala di Milano. Признан одним из лучших баритонов в мире, исполняющих роли в операх Джузеппе Верди. Работал в Ковент-Гардене, Ла Скала, Парижской опере, Римской опере, оперных театрах Чикаго, Глазго, Лос-Анджелеса, Вены и др. С 1991 года служит в Метрополитен-опера. С 2006-го — профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
