Стоявший насмерть: в Москве установят памятник генералу Ефремову
Он был одним из первых советских генералов, которому был установлен памятник: его открыли в Вязьме в 1946 году. Однако потом имя генерала Михаила Ефремова старались не вспоминать. Но теперь Мосгордума приняла решение об увековечивании его памяти в столице — в Хамовниках на пересечении улицы Ефремова и 3-й Фрунзенской улицы. 11 марта, в день 125-летия Михаила Григорьевича, «Известия» вспоминают о судьбе генерала, который до конца был верен воинскому долгу.
От прапорщика до генерала
Будущий военачальник родился в Тарусе 11 марта (27 февраля по старому стилю) 1897 года. Отец был то ли рабочим на мельнице, то ли ее хозяином, по происхождению то ли крестьянин, то ли мещанин. Единственный доступный нам источник — написанная в 30-е автобиография Ефремова — по понятным причинам подробностей не дает. В семье было шестеро детей, поэтому, когда хороший знакомый отца, купец-миллионщик Рябов предложил забрать старшего сына Мишу к себе в Москву и вывести в люди, Ефремовы особенно не раздумывали. О жизни в семье старообрядцев Рябовых Михаил в советское время предпочитал особенно не распространяться, но судя по всему, относились к нему по-доброму — и образование получил, и хлебную профессию гравера. С началом Первой мировой его призвали и как человека грамотного отправили в школу артиллерийских прапорщиков в грузинский город Телави. Потом был Юго-Западный фронт, Брусиловский прорыв, награды.
В 1917-м Ефремов вернулся в Москву и сразу попал в круговорот революционных событий. Во время октябрьских боев он инструктор Первого замоскворецкого полка Красной гвардии, потом командир роты и батальона Московской пехотной бригады. В партии большевиков с 1919 года. Сражался под Астраханью, под Царицыным, потом в Закавказье. Особенно отличился при взятии Баку и в Грузии. Войну закончил командиром дивизии — по сути, уже генералом.
Но профессиональных знаний не хватало, и после Гражданской обстоятельный и вдумчивый Ефремов засел за учебники. Сначала окончил курсы высшего начальствующего состава РККА, затем Военную академию имени М.В. Фрунзе, а параллельно еще и особый факультет Военно-политической академии имени М.Г. Толмачева. Командовал дивизиями, корпусами, с 1937 года — Приволжским округом. Попал под подозрение — на него во время изуверского допроса указал Павел Дыбенко, с которым они дружили. Следователи расспрашивали про связи с уже казненным маршалом Тухачевским, с которым воевал на Кавказе и Тамбовщине, с маршалом Блюхером, с которым вместе был советником в Китае… Несколько месяцев Ефремов находился под домашним арестом, но поручительство Ворошилова, с которым вместе сражались под Царицыным, и Микояна, с которым дружили с Бакинского рейда, спасли комдива. По личному указанию Сталина дело закрыли, а Ефремова отправили формировать только что созданный Орловский военный округ.
К началу войны Ефремов был награжден орденом Ленина, двумя орденами Боевого Красного знамени и орденом Трудового Красного знамени. В 1940 году, когда в РККА ввели звания, стал генерал-лейтенантом. Ефремов был одним из самых образованных и уважаемых военачальников страны, хотя его имя почти не попадало на первые полосы газет.
Бои под Москвой
Войну Ефремов встретил на должности первого заместителя генерал-инспектора пехоты Красной армии, но уже 22 июня подал рапорт об отправке в действующую армию. На фронт попал в конце июля, приняв под Смоленском 21-ю армию. В августе командовал Центральным фронтом, после его переформирования стал заместителем командующего Брянским фронтом. В критический момент — в октябре 1941 года — был срочно направлен под Москву, где принял прикрывавшую столицу с запада 33-ю армию. Кстати, кандидатура Ефремова рассматривалась и на пост командующего Западного фронта, но предпочтение отдали Г.К. Жукову. Они были ровесниками, земляками — родились и выросли километрах в сорока друг от друга — примерно схожего происхождения и образования. Они, конечно, были знакомы, но дружбы или даже симпатии между ними не было.
Часть дивизий 33-й армии была сформирована из московских ополченцев, другие из кадровых частей, прибывших из глубины страны. По меркам осени 41-го армия была достаточно укомплектованная и боеспособная, хотя и совершенно не «притертая». Заняв оборону за рекой Нарой, 33-я армия удерживала свои позиции в октябре и ноябре, и только в первых числах декабря ударная группа фашистов смогла прорвать фронт возле Киевского шоссе. Их остановили в районе Апрелевки и танковым контрударом ликвидировали прорыв. А 5 декабря армия Ефремова вместе с подошедшими из резерва частями перешла в наступление и погнала немцев на запад.
Следующим шагом должна была стать совместная операция Западного (командующий — генерал армии Г.К. Жуков) и Калининского (генерал-полковник И.С. Конев) фронтов, которая подразумевала наступление с севера на Ржев и с юга на Вязьму с целью окружения значительной части группы армий «Центр». Для обходных фланговых ударов выделялись серьезные и свежие силы, но в последний момент решением ставки 1-я ударная и 16-я армия были переброшены на другие участки, и наступать с флангов пришлось силами 33-й армии Западного фронта (с юга) и 29-й армии Брянского фронта (с севера). В помощь ударным соединениям удалось выделить только кавалерийский корпус генерала Белова и две бригады десанта. Еще несколько частей наносили вспомогательные и отвлекающие удары.
Взяв 19 января Верею, 33-я армия без передышки пошла на Вязьму. Армия была в ежедневных боях с октября, а в наступлении — с начала декабря. Потеряла почти половину состава, бойцы устали, реальное вооружение было далеко от штатного. Танков ей придано не было, тяжелой артиллерии тоже, но дух был победный, бойцы с воодушевлением шли вперед. Сопротивления они практически не встречали: немцы перекрывали только значимые дороги, наши же части шли буквально по проселкам, а то и по бездорожью.
В начале февраля передовые части вышли к Верее и здесь уже встретили отчаянное сопротивление врага, который успел подтянуть свежие силы и устроить мощную оборонительную линию. Пока наши войска безуспешно штурмовали эту крепость, танковые соединения вермахта нанесли мощные удары с флангов, полностью отрезав ударную (западную) группировку 33-й армии. Ефремов надеялся на помощь фронта, но Жуков считал, что если удастся взять Вязьму и Ржев — главные транспортные узлы в этом районе — то немецкие армии окажутся без снабжения и быстро потеряют боеспособность. Наши же окруженные войска «разживутся» припасами на немецких складах в Вязьме.
План разбился о реальность — взять укрепленный город наши изможденные дивизии не смогли. Впрочем, и дивизии эти существовали лишь на бумаге: в 329-й остался 1541 человек (из них 770 бойцов), в 113-й — 1733 (менее тысячи строевых). Всего в окружении оказалось около 13 тыс. солдат с 3 тыс. раненых.
В западне
Армия осталась без подвоза боеприпасов, без продуктов, горючего, фуража. Солдаты не имели возможности нормально отдохнуть и отогреться, а стояли 30-градусные морозы. И всё это при огромном преимуществе врага в танках, артиллерии и абсолютном превосходстве в воздухе.
Армия вынуждена была перейти к активной круговой обороне, защищая примерно 120 км фронта. Аналогичная ситуация сложилась и на севере, где в окружение попала наступавшая на Ржев 29-я армия В.И. Швецова, и юго-западнее, где в кольце оказались кавалеристы Белова и разрозненные отряды десантников. Но уже 18 февраля командующий Калининским фронтом И.С. Конев отдал приказ на прорыв 29-й армии, и после недели боев Швецов смог прорваться на соединение с 39-й армией. Ефремов, Белов и десантники такого приказа не получили. Более того, им даже запрещено было соединяться, чтобы отвлечь как можно больше сил противника.
Как ефремовцам удалось продержаться весь февраль и март — не поддается пониманию. Они постоянно вели активные боевые действия — продолжали наступать на Вязьму, одновременно пытаясь прорвать кольцо на востоке. Навстречу им должны были двигаться не попавшие в окружение подразделения 33-й армии (так называемая Восточная группа, которой командовал комбриг Д.П. Онупренко) и 43-я армия генерал-майора К.Д. Голубева. В какой-то момент наши части были в 2 км друг от друга, но разорвать кольцо им так и не удалось. Ефремов писал гневные телеграммы лично Голубеву, требовал усилить натиск, но ничего не получилось: сил для прорыва не хватало, а резервами командование фронта их не баловало.
В том, что 33-я армия не потеряла боеспособности и в нечеловеческих условиях сохранила организованность, — главная заслуга генерала Ефремова и его штаба. Им удавалось поддерживать порядок и дисциплину, не скатиться в панику и партизанщину. Наоборот, партизанские отряды (суммарно около 1,3 тыс. бойцов) и группы окруженцев 1941 года (их оказалось около 400 человек), примкнувшие к ефремовцам, тоже превращались в подразделения регулярной армии. Это очевидно из воспоминаний участников тех событий и местных жителей. Душой обороны был Ефремов — его почти двухметровую широкоплечую фигуру в кожаном пальто и длинном неуставном шарфе постоянно видели на самых опасных участках. По воспоминаниям, Ефремов был тверд и требователен, но одновременно вежлив и уважителен ко всем, независимо от званий. Неслучайно в войсках 45-летнего генерала любили и звали Батей.
С середины марта 1942 года положение окруженных стало резко ухудшаться. Враг ежедневно усиливал натиск, перебрасывая всё новые силы. Небо по-прежнему было за люфтваффе, бомбежки не прекращались, а зенитной артиллерии не осталось. Боеприпасов тоже почти не было — командующий артиллерией армии генерал П.Н. Офросимов распределял снаряды между батареями буквально поштучно. Начались повальные голод и тиф — бойцов в полках оставалось всё меньше, госпитали были переполнены. Врачи выбивались из сил. Все возможные припасы уже были съедены, сбрасываемого с самолетов не хватало даже на раненых. Люди уже с трудом двигались, но продолжали удерживать позиции.
Последний бой
23 марта Ефремов пошел на крайнюю меру — посылая очередную ежедневную шифрограмму Жукову, копию отправил лично Сталину. Вот выдержка из этого документа.
«Главкому Западного направления тов. Г.К. Жукову. Члену Военного совета Запфронта тов. Хохлову. Копия тов. Сталину.
(…)
4. Части 33-й армии несут значительные потери.
5. Положение стало крайне тяжелым. Артиллерией маневрировать невозможно, лошади падают, обессилили. Нет фуража, горючего к тракторам также нет.
6. Положение с продовольствием чрезвычайно тяжелое. В сутки красноармейцы получают 100 г хлеба и 200 г конины. Сухари выдают раненым.
7. Несмотря на ваше запрещение не поднимать вопроса о выброске вооруженного пополнения, я вынужден всё же просить дать десантом хотя бы 1000 человек пополнения в целях усиления боеспособности, выигрыша времени до присоединения и тем самым спасти раненых (свыше 3000 человек) и материальную часть.
8. Повторяю, противодействовать наступлению противника нечем. С пассивных участков, которых почти нет, всё использовано».
Ночью после боя санитары оказывают помощь раненым бойцам, апрель 1942 года
В конце марта оставался последний шанс спасти армию — морозы стали слабеть, но еще не началась распутица. Однако пробить оборону врага 43-й армии опять не удалось. В начале апреля потеплело, и поле Дмитровского аэродрома, с которого взлетали транспортные «Дугласы», совершенно раскисло. Условная полоса на окруженном плацдарме тоже уже не могла принимать самолеты. Из ставки пришло разрешение командующему улететь на одном из последних бортов, но генерал Ефремов отказался: «С бойцами сюда пришел, с бойцами и буду выходить». На борт погрузили раненых, знамена частей, письма и документы фронта.
Через несколько дней боеприпасы и продовольствие кончились полностью. Доедали последних лошадей. Вскрылись реки и ручьи, под снегом стояла вода. По ночам же температура опускалась ниже ноля. 10 апреля враг нанес мощный удар, после которого окруженная армия оказалась рассечена на несколько частей. Оставаться на месте было уже невозможно. Жуков предлагал отступать на юг через Киров (ныне Вятка), но для этого обессиленным бойцам предстояло пройти 180 км! Ефремов понимал, что это нереально, и просил разрешения на прорыв на восток по кратчайшему расстоянию. В итоге в спор вмешался Сталин, заключивший, что на месте виднее.
12–13 апреля все полки и тыловые подразделения 33-й армии по намеченному плану скрытно двинулись на восток. Впрочем, скрытность была условной: враг отлично понимал, как будут развиваться события, и внимательно следил за действиями наших войск. С боевыми частями через размокшие проселки пробивались 200 переполненных подвод, перевозивших 3 тыс. не способных передвигаться раненых и больных. Растянувшаяся на несколько километров колонна постоянно подвергалась налетам, артобстрелам, атакам пехоты и танков противника. Но люди упорно шли вперед, понимая, что в этом единственное спасение, и надеясь, что навстречу «с большой земли» ударят товарищи.
Это был настоящий ад. Под обстрелами люди гибли ежеминутно, стоны и крики раненых не смолкали, помочь им возможности не было. Почти все раненые погибнут в пути, а попавших в плен немцы расстреляют. Через некоторое время колонна будет разорвана на несколько частей, которые вынуждены будут прорываться отдельно. Связь будет полностью потеряна. Некоторые командиры сознательно будут рассредоточивать бойцов, надеясь, что так им будет легче просочиться через линию обороны врага, другие попытаются пробиваться единой группой. Отряд из примерно 2 тыс. бойцов, в котором находился командарм Ефремов, шел организованно, пока 16 апреля его не догнала моторизованная колонна врага.
Красноармейцы приняли бой, хотя средств противостоять бронетехнике у них не было. С огромными потерями прорвались к лесу. Враг продолжал преследование, в одной из стычек был тяжело ранен генерал Офросимов, потом и командарм Ефремов. Пуля попала в седалищную кость, он потерял возможность двигаться, и его несли на носилках. 19 апреля оставшиеся в группе примерно 50–60 человек нарвались на немецких автоматчиков. Ефремов приказал всем уходить, а сам с несколькими ранеными старшими офицерами принял бой. Когда враг был совсем рядом, они сели в круг, попрощались и покончили с собой. Издалека это видели наши бойцы (воспоминания А.Н. Сизова), в 1943-м подтвердила государственная комиссия, а недавно место гибели командарма нашли поисковики.
Немцы перенесли тело погибшего генерала в село Слободки и похоронили с воинскими почестями. Есть сведения, что руководивший немецкий офицер сказал, обращаясь к немецкому караулу: «Солдаты! Вы должны воевать за великую Германию так же, как воевал за Россию генерал Ефремов!» На могиле местные жители повесили табличку «Здесь похоронен командующий 33-й армией генерал-лейтенант ЕФРЕМОВ. Пал в бою 19.04.1942 года».
Через линию фронта из окружения смогли пробиться около 200 человек. Еще до семи сотен ушли в леса и присоединились к партизанским отрядам. Всего спаслось менее тысячи бойцов 33-й армии. Остатки корпуса Белова и десантных частей, которые из окружения не прорывались, а сразу пошли на соединение с партизанами, с огромными потерями вышли к своим лишь в середине лета. Ржевско-Вяземская операция своей цели не достигла, хотя и сковала значительные силы врага.
Памятник генералу Ефремову поставили в 1943 году по личному распоряжению Сталина, а автором его был совсем тогда молодой скульптор Евгений Вучетич, который в составе 2-й армии прошел ужасы Любанского котла. В пятидесятые именем Ефремова назвали улицу, его прах перезахоронили на воинском кладбище в Вязьме. Своего рода символ — генерал всё же вошел в этот город…
А потом было забвение. Имя Ефремова не было запрещено, но сама Вяземская операция исчезла со страниц учебников и книг, посвященных войне. Какое-то время не принято стало вообще говорить о наших неудачах. После Московской битвы в учебниках сразу шла Сталинградская, а беды начала 1942 года выпали из официальной летописи. О подвиге 33-й армии и ее командира вспомнили только в 1996-м, когда генерал-лейтенанту Михаилу Григорьевичу Ефремову было присвоено звание Героя Российской Федерации. Теперь же в Москве появится и памятник герою.
