А если в партию: Юрий Поляков вспоминает счастливое советское детство
«Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» сделали в середине 1980-х Юрия Полякова одним из литературных «прорабов перестройки». Экранизации его книг собирали полные залы, а за самими романами выстраивались настоящие очереди (всё же дело было в эпоху тотального дефицита). Да и в новой России Поляков не потерял своего писательского реноме, регулярно радуя поклонников свежей прозой и стихами. Новый роман мэтра привлек внимание критика Лидии Масловой — «Известия» представляют книгу недели.
Юрий Поляков
Совдетство
Москва: Издательство АСТ, 2021. — 384 с.
В прологе своего нового романа «Совдетство» (имеющего заголовок «книга о светлом прошлом») Юрий Поляков с едва заметным оттенком классовой неприязни объясняет, чем его детские воспоминания — мальчика, «выросшего в заводском общежитии Маргаринового завода», — отличаются от иных мемуаров отпрысков более обеспеченных семей, любящих пожаловаться на ужасы советской власти:
«Особенно страдали, как выясняется теперь, дети, прозябавшие в высших слоях советского общества. Страшные темные дела творились в просторных цековских квартирах, на академических дачах и в недоступных артеках»
В отличие от номенклатурных «мажоров», лирический герой «Совдетства», 12-летний Юра Полуяков («Полуяк», как называют его дворовые кореша), — ребенок из простой рабочей семьи. Так что его легкомысленные рассказы не отягощены таким сознанием культурной значительности, как воспоминания детей из интеллигентных домов, где дедушкин буфет помнит Ахматову, а бабушкин комод — Пастернака. Но у «Совдетства» есть другие плюсы: свежесть и непосредственность восприятия лицемерной советской реальности пытливым и сообразительным мальчиком с «нетривиальным ходом мысли», поглядывающим на собственных родителей немного свысока.
Действие книги происходит летом 1968-го, когда герой между пионерским лагерем и поездкой на море с соседской семьей проводит «пересменок» в Басманном районе, где живет в «маргариновом общежитии» с родителями. «Совдетство» построено как внутренний монолог подростка, который про себя называет родителей не «мама» и «папа», а так, как зовут их окружающие взрослые, — «Лида» и «Тимофеич» (позже добавляется развязное «маман», но тоже только мысленно или за глаза). Таким оригинальным приемом не столько создается эмоциональная дистанция («Терпеть не могу ровесников, которые чуть что благодарно бросаются предкам на шею со всякими там слюнявыми «папочка-мамочка»! Смотреть противно! Я тоже люблю родителей, но позориться-то зачем?»), сколько преодолевается интеллектуальная. Герой может разговаривать со взрослыми на равных, разве что иногда специально придуривается, чтобы достичь каких-то своих целей (погасить разгорающуюся между отцом и матерью ссору).
Писатель Юрий Поляков
По интонации Юра Полуяков чем-то напоминает умудренного жизнью Костю Иночкина, героя фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Как и Иночкин, Полуяк часто не без юмора визуализирует взрослые метафоры, например, когда его мать, работница маргаринового завода, беспокоится, что «всем дадут по шапке», если продукция для спецсанатория или распределителя окажется некондиционной:
«Я вообразил специальную карательную машину, вроде штамповочного станка... <...> ...сквозь этот агрегат через проход, напоминающий турникет, медленно, как за гробом, бредут гуськом работники Маргаринового завода во главе с директором, все как один в зимних ушанках, и пресс с размаха опускается им на головы, отчего каждый провинившийся становится ниже сантиметров на десять»
Кроме этих воображаемых приколов, в «Совдетстве» есть и неплохие комедийные зарисовки с натуры, например, в рыбном магазине у Покровских ворот:
«Здесь однажды нервный продавец бросил атлантическую селедку пряного посола в тетю Валю, которая замучила его, выбирая такую рыбку, чтобы и жирная, и с икрой, и с живыми глазами, и с ровной чешуей... Четырежды она возвращалась, передумав, от кассы и просила «завесить другой экземпляр — поинтересней». На пятый раз он запустил в тетю Валю отборной сельдью, и на новом светло-кремовом платье отпечатался четкий масляный силуэт»
Впрочем, далеко не во всех московских магазинах 1968-го имелась возможность кидаться продуктами, и обстановка товарного дефицита вполне отражена в филологических наблюдениях будущего писателя: «Взрослые почти никогда не говорят "купил", а исключительно — "достал", реже — "оторвал", порой — "взял", иногда — "добыл"».
Незыблемую стабильность «брежневского застоя» сполна сможет ощутить читатель «Совдетства», начавший приходить во взрослое сознание лет на десять позже, чем Полуяков, в конце 1970-х, но помнящий точно такие же, ничуть не изменившиеся артефакты советского быта. Скажем, у многих хранилась в серванте «железная коробка со странными зелеными бумажками, напоминавшими купюры. <...> Назывались эти бумажки облигациями, и на них стояло: 25, 50, 100 и даже 200 рублей». Радость узнавания вызовут у взрослых граждан, заставших «развитой» социализм, мороженое «с кремовой розочкой за девятнадцать копеек», кремлевские новогодние гостинцы, спрятанные «в пластмассовую красную звезду с крышкой посередке», «восхитительный торт «Подарочный», пропитанный кремом, весь усеянный орехами и обсыпанный сахарной пудрой», или легендарные вафли «Лесная быль»: «...с вареньем внутри, удивительно вкусные! Но просто так их не купишь, даже в кондитерский магазин возле Бауманского метро их завозят редко».
Несмотря на все эти кондитерские восторги, в «Совдетстве» не чувствуется чересчур сладостной ностальгии или утопической мечты о возвращении в лучезарный «совок». Герой же не инфантильный дурачок, а наоборот, умненький «Профессор», как его прозвали родители, и лейтмотив «Совдетства» — не тяга обратно в прошлое, а напротив, тема необратимого роста, безвозвратно кончающегося детства. Полуяк стремительно вырастает из одежды и, пролезая через дыру в школьном заборе, думает, что через месяц, вернувшись с моря, уже не сможет в нее протиснуться. Вот и в советское прошлое обратно никак не протиснешься, не говоря уже об обещанном к 1980 году коммунизме, который часто упоминается в «Совдетстве», но неизменно с иронией, наводящей на подозрения, что персонажи книги с самого начала не слишком-то верят в эти сказки.
Узнав, что означает выражение «перейти в лучший из миров», Юра вступает с матерью в философский спор:
«Я думал, лучший мир — это коммунизм. — Так и есть. Но коммунизм — это лучший мир на этом свете. — Выходит, и на том свете коммунизм? — удивился я. — Тогда зачем его строить, если все и так там будут?» После таких разговоров родители ночью, думая, что сын спит, уважительно шепчутся: «Мозговитый парень у нас растет! Иногда скажет что-нибудь — хоть стой, хоть падай!»
Сквозь напускное простодушие не по годам мозговитого Полуяка, конечно, просвечивает ирония маститого литератора Полякова, сидящего за письменным столом в Переделкино, и когда взрослый дядя имитирует юную наивность, всегда есть риск сфальшивить или впасть в сантименты (без этого в финале книги не обходится), но в целом перевоплощение автора «Совдетства» в подростка образца 1968 года получилось вполне органичным, бодрым и познавательным.
