Провидец и оракул: за что Станислав Лем невзлюбил фантастику
Станислав Лем, входящий в десятку самых знаменитых писателей-фантастов за всю историю мировой литературы, безусловно, наиболее непредсказуемый и противоречивый из всех — наивная инфантильность в нем прекрасно уживалась с эзотерической мудростью, как в творчестве, так и в частной жизни. Парадоксально, но факт: фантастику как жанр он вообще недолюбливал, чем дальше, тем больше, и использовал ее как средство продвижения своих философских идей в привлекательной приключенческой обертке. Сегодня, 12 сентября, исполняется 100 лет со дня рождения парадоксального поляка — «Известия» вспоминают его вклад в мировую культуру.
Писатель снов
В 1950-е Лем довольно успешно мимикрировал под автора science fiction, хотя именно эта отрасль литературы не была заветной мечтой начинающего писателя. Если попытаться окинуть взглядом весь обширный корпус лемовских сочинений, закрадывается подозрение, что ему было в принципе всё равно, о чем писать: видимо, сам процесс был важней, чем результат. А писать он научился в четыре года. Сохранилось его первое письмо, отправленное отцу и рассказывающее о том, как проходят деревенские каникулы сынишки: центральным событием в нем стало падение начинающего автора в дырку деревянного сортира.
В общем-то нетрудно представить, что если бы обстоятельства сложились иначе (скажем, родители Станислава не уехали в 1945 году из Львова в Краков), из Лема получился бы довольно самобытный советский писатель-деревенщик с оригинальным и мало на что похожим языком, изобилующим лично изобретенными терминами. Скажем, самое знаменитое из лемовских лингвистических изобретений — «сепульки» — до сих пор не имеет однозначного толкования, да и не слишком нуждается в нем, поскольку само звучание позволяет отнести его к любой сфере человеческой жизнедеятельности, в том числе и сельскохозяйственной. А стержневой вопрос всего творчества польского классика — чем человек отличается от нелюдя (гуманоида, инопланетянина, робота) и возможен ли между ними настоящий контакт — можно исследовать на любом материале и в любом жанровом формате.
Писатель Станислав Лем (в центре) и космонавт Константин Феоктистов на встрече с читателями в Москве, 1965 год
В сущности, всё его литературное творчество в широком смысле можно считать развитием темы «Теория функции мозга», на которую была написана его студенческая работа. Примерно в то же время, чтобы выучить английский, он проштудировал «Кибернетику» создателя теории искусственного интеллекта Норберта Винера, да так и остался на всю жизнь под его влиянием.
Так что в деревенщики Лему попасть было не суждено, хотя в конце жизни он и сам стал деревенским жителем, а в юности, учась на медицинском факультете краковского Ягеллонского университета, начал кропать стишки. Всю жизнь его кумиром был Райнер Мария Рильке, и поэт Лем сочинял примерно в таком же модернистском духе. Да и какие-то его первые романы, например, «Магелланово облако», явно несут следы позаимствованных у Рильке стилистических красивостей. Однако главным философским и нравственным литературным ориентиром для него был прежде всего Достоевский — «проклятые вопросы» такого же уровня обсуждают персонажи лучших произведений Лема.
Мистические откровения
Но до подлинной «достоевщины» польский фантаст эволюционировал только годам к 1960-м. А в конце 40-х, чтобы материально поддержать семью, студент Лем выручал какие-то копейки развлекательными мистическими рассказами для журналов. Ему даже удалось пристроить в печать свою первую, написанную еще в оккупированном фашистами Львове, чтобы просто отвлечься от окружающего ужаса, научно-фантастическую повесть «Человек с Марса». Ее действие происходит в Нью-Йорке, на который свалился потерпевший аварию марсианский корабль. Впоследствии лишь очень немногие из этих ранних экзерсисов, блуждающих между жанрами, Лем считал достойными включения в свои сборники: «Это не высокая литература со своими сложными моральными построениями; речь идет всего лишь о шпионских историях с легким налетом фантастики».
Первый успешный роман Лема «Астронавты» (в котором выясняется, что Тунгусский метеорит был на самом деле космическим кораблем-разведчиком с Венеры с потенциальными оккупантами) был написан в 1951 году. Не то чтобы по сильному зову сердца, но во многом по стечению обстоятельств: можно сказать, что писателю поступил социальный заказ именно на фантастику. Любивший ездить на горнолыжный курорт Закопане, Лем познакомился там с председателем варшавского издательского кооператива «Czytelnik», который, послушав жалобы молодого литератора на то, что в Польше не читают ни Герберта Уэллса, ни Жюля Верна, предложил ему написать фантастическую книгу для молодежи. Лем долго не колебался: «Не зная еще, что это будет, что у меня получится, я написал на листе бумаги заглавие «Астронавты» и... написал книгу».
Он вообще любил изображать из себя человека, который, берясь за перо, никогда не знает, что из-под него выйдет, а возможно, это действительно происходило именно так, как у паука, с которым сравнивал себя Лем: «Если паука исследовать даже под электронным микроскопом, мы не обнаружим в его ганглиях никакого плана будущей сети. В железах его тоже не обнаружится никакой сети, только жидкость, которая затвердевает на воздухе. <...> Никогда не бывало так, чтобы у меня в голове сразу появлялся какой-то готовый образ целого и я, дрожа от опасения, что его забуду, торопливо записывал бы его. Нет, я просто писал. И постепенно всё «это» как-то само собой возникало. Например, когда я ввел Кельвина на солярийскую станцию и заставил его впервые увидеть перепуганного и пьяного Снаута, я сам не знал, что именно Снаута так поразило и почему это он так ужасно испугался прилетевшего с Земли человека...»
Творец океана
Тут Лем приводит пример из начала своего самого знаменитого романа «Солярис» (1961), признанного вершиной его творчества. Благодаря его экранизации, осуществленной в 1972-м Андреем Тарковским, имя Лема знакомо нескольким поколениях советских кинозрителей. Однако сам писатель считал картину ужасной (и немного смягчился к ней лишь после того, как проявил слабость и согласился на голливудскую версию, снятую в 2002-м Стивеном Содербергом).
Кадр из фильма «Солярис» Андрея Тарковского
Автор пытался объяснить Тарковскому, что тот совершенно не воспринял познавательно-гносеологическую проблематику его романа и в итоге снял не «Солярис», а «Преступление и наказание»: «Ведь из фильма следует лишь то, что этот паскудный Кельвин доводит Хари до самоубийства, а потом его мучают угрызения совести, вдобавок усиливаемые ее новым появлением». Отдельно расстроило Лема появление в фильме родителей героя и вообще темы любви к родной Земле: «У меня Кельвин решает остаться на планете без малейшей надежды, а Тарковский нарисовал сентиментальную картину, в которой появляется какой-то остров, а на нем домик. Когда я слышу о домике и острове, то из кожи вон лезу от раздражения».
Хоть Андрей Тарковский и не понял «Солярис», это была книга сравнительно простая с точки зрения дальнейшей эволюции Лема в 1970-е, когда он стал двигаться в сторону всё большей «зауми» и усложнения формы. Если первые удачные романы, такие как «Астронавты», «Магелланово облако» или «Возвращение со звезд», были адресованы самому широкому читателю, более глубокомысленные «Непобедимый» и «Солярис» всё-таки тоже вполне доступны «простому обывателю» при определенной усидчивости, то, скажем, для восприятия «Футурологического конгресса» нужны недюжинные умственные усилия и любовь к расшифровке лингвистических ребусов. Еще в большей степени это относится к книгам, написанным в жанре апокрифа и мистификации, таким, как «Абсолютная пустота» — сборник рецензий на никогда не существовавшие произведения, и «Мнимая величина», состоящая из предисловий к произведениям авторов, которых никогда не было.
Увидевший грядущее
Раздвоение писательской личности Станислава Лема «между художественной литературой и произведениями, посвященными философским раздумьям о путях развития цивилизации», шло по нарастающей, и его пути с фантастикой стали расходиться всё больше. С самим жанром фантастики Лем беспощадно разделался в книге «Фантастика и футурология» 1970 года: проанализировав 62 тысячи книжных и почти девять тысяч страниц журнальных англоязычных публикаций, он обнаружил даже в самых лучших из них отсутствие логики, упрощение сложных философских и моральных проблем, да и попросту «лакировку действительности». Это, правда, не помешало его избранию в 1973-м почетным членом общества Science Fiction Writers of America («Научные фантасты Америки»), хотя в дружеской переписке он называл эту организацию не иначе как «клуб баранов».
В ответ Филип Дик, которого Лем как раз не очень-то и ругал, наябедничал на него в ФБР, попутно довольно точно охарактеризовав писательские особенности польского коллеги: «Возможно, этот Станислав Лем является целым комитетом, а не просто отдельным лицом, поскольку пишет разными стилями, иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда — нет; комитетом, созданным партией для активной манипуляции нашим общественным мнением».
Способность Станислава Лема влиять не только на общественное мнение, но и на общественное развитие с возрастом стала пугать и его самого. Слишком многое, как стал замечать писатель, было в точности предсказано в его книгах, но радоваться тому, что предсказания сбываются, оказалось особенно нечего.
В 2000-е в интервью и статьях Лем объяснял, почему в 1989-м перестал писать беллетристику, перейдя на колумнистику и публицистику: «Именно переход многих моих странных идей из области фантасмагории в реальность парадоксально помешал моим дальнейшим занятиям Science Fiction. <...> ...Некоторые идеи, казавшиеся мне исключительно фантастическими, стали вдруг, как бы сами собой, проявляться в реальности, — конечно, не в идентичном виде, но в подобном. И вот тогда я решил, что нужно сдерживать себя, ибо вдруг додумаюсь до чего-нибудь такого, что мне уже совершенно не понравится...»
