«Поэзия истерична. Рифмовать слова — немного ненормально»
Дмитрий Воденников считает, что надрывная современная поэзия — поле битвы, а не услада слуха и души. Уверен, что верлибр освобождает от бумажных лат, а рэп без энергии голоса просто теряется. Об этом, а также о коридорах сна, перепроизводстве стихотворцев и фем-тренде поэт рассказал «Известиям» накануне выхода своей новой книги «Приснившиеся люди» (издательство АСТ).
— О чем ваши «Приснившиеся люди»? Тема сна у вас, кажется, сквозная. До этого были «Сны о Чуне».
— Это книга о коридорах сна. О людях, которых мы читали, слушали, некоторых любили. Они приснятся нам победившими смерть, а мы им — молодыми и любимыми. Чем закончится наша эта схватка во сне — неизвестно. Но когда мы вынырнем из сна, у нас в руках будет не заветное кольцо, не клочок письма, не полученное прощение, нет. Мы вынырнем из сна с зажатым в зубах стихотворением. И это будет нашей лучшей победой.
— С современной поэзией всё время что-то «не то»: ее ругают за истеричность, скандализированность, говорят и о перепроизводстве поэтов при дефиците читателя. Чем объясняете такой роковой дисбаланс?
— Перепроизводство поэтов — это миф. В девяностые говорили о смерти поэзии, теперь — о ее переизбытке. Это к вопросу о том, что нельзя доверять коллективному сознанию. На самом деле сегодня мы переживаем расцвет поэзии, ее выход на новый виток, приток тем. Поэзия — это ведь не про красивости: листочки, цветочки, она даже не про любовь. Поэзия всегда движется мыслью. Она может быть странной и даже туманной, но она должна искать иные подходы к мирочувствованию. Сегодня работает целая плеяда авторов старшего и нового поколения, которые, по-моему, очень круто делают стихи.
— С чем связано предпочтение верлибров и не является ли эта ритмизированная чечетка удавкой на шее поэзии как таковой?
— Верлибр — это свобода. Это ведь здорово, когда ты не ограничен рифмованной сеткой. Я всегда говорю своим студентам, что рифма может быть неточной в звучании, но она должна быть точна в семантическом смысле. Стихи — это всегда об освобождении, это открытая форточка, в которую ты вылетел, или замок, к которому наконец подобран чертов золотой ключик. Сегодня стихи всё больше скидывают с себя бумажные латы. Им нужна верлибрическая форма — спокойная или истерическая, тут уж как пойдет.
— Поэт в России больше, чем поэт. Придать своему высказыванию остросоциальное звучание стремились почти все, даже недавний юбиляр Афанасий Фет, отстаивавший чистоту лирического переживания. Сегодняшние поэты желают, чтобы их слово куда-то вело, и нужны ли поэзии стадионы?
— Сейчас и без того достаточно политической повестки, громко озвученной с трибун, это поле вытоптано, поэзии там просто нечего делать. А стадионы, конечно, нужны. Но теперь они переместились в Сеть. Facebook — «Олимпийский». YouTube — «Лужники». Если твое видео или текст собирал десятки тысяч просмотров — всё произошло.
Мы ведь давно живем в виртуальном мире, и карантин доказал, что практически всё можно делать онлайн. Вы заметили, насколько за год изменились наши бытовые привычки? Мы даже в магазин не ходим, покупаем в «Яндекс.Лавке».
— Я бы не переоценивала онлайн-привычки, одно дело избавить себя от походов в магазин, другое — ограничить живые впечатления. Или поэт должен «не выходить из комнаты, не совершать ошибку»?
— Поэт не выходил из комнаты в доинтернетную эпоху. Написал стишок, почитал жене и теще, потом, если пригласят, пришел в ДК или в музей и там кому-нибудь почитал. Потом зачем-то приходилось ждать публикации в какой-нибудь многотиражке или даже «Новом мире». Стихи лежали в этом бесконечном столе, длинном, как посмертный тоннель. Сейчас ты просто выкладываешь текст в Сеть, минуя все эти ненужные инстанции, и сразу собираешь 2 тыс. отметок «нравится». Лайки — это мотыльки, которые садятся на твой пост. А сколько глаз, которые прочли, заинтересовались, но не поставили лайки! Нет, поэзия определенно на подъеме, если у нее есть читатели. А они есть. Это, кстати, даже видно и по тем смыслам, которые вокруг нее происходят. Помните топовый скандал с Галиной Рымбу, написавшей поэму про половой орган? Он собрал стадионы.
— Чем объясняете популярность фем-поэзии?
— Такова общественная повестка. Поэзия, как ни крути, один из важных инструментов общественного сознания.
— А почему она так надрывна?
— Поэзия по определению истерична. Рифмовать слова — немного ненормально, хотя это онтологическое свойство человека. Ребенок, едва научившись говорить, начинает что-то булькать и рифмовать, смеяться повторению фразы или слова. «Кошка, кошка, кошка, кошка» — и хохочет. Радуется, что возникла ритмическая закономерность. А если уж придумает «кошка–окошко» — так будет валяться по полу от восторга. Драматизм — непременное свойство стихов, кроме, пожалуй японских хокку: «лампа горит, бабочка летит...»
— А дальше?
— Дайте подумаю. «Лампа горит, бабочка летит, я умираю». Вот видите, хотел сочинить спокойное хокку, а вышло истерическое. Поэзия не приподнята, а скорее даже снижена по отношению к прозаической речи. Стихи всегда немного перегреты. Это всегда новый смысл, тонкий, сложный. Поэзия ищет территории, отвоевывает новые просторы.
— Какие, например?
— Мы помним, что в XVIII и первой половине XIX века стихосложение считалось исключительно дворянским занятием — писали оды, элегии, романтическую лирику и преимущественно высоким штилем, во времена Некрасова в поэзию пришли разночинцы и стали поднимать социальные вопросы, затем заговорили эстеты-символисты, их сменили акционеры-авангардисты, в XX веке мы услышали множество голосов — соколов революции, декадентских барышень, маленького человека. Кстати, последнего, больше ассоциирующегося с прозой лирического героя, вытащили на белый свет обэриуты, и оказалось, что он совсем не миленький и трогательный, а страшный, темный, корявый.
Параллельно существовал гражданский герой Анны Ахматовой, надрывный самоупоенный мир Марины Цветаевой, но истинным кумиром эпохи стал персонаж Иосифа Бродского — его сравнивали с Агасфером, путешественником сквозь время и пространства, но никто не подумал, что он тот же маленький человек: городской интеллектуал, невротик и сноб, не лишенный, однако, позднесоветского интеллигентского мачизма. Помните его известное стихотворение, обращенное к М.Б.? «Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, / рисовала тушью в блокноте, немножко пела, / развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком / и, судя по письмам, чудовищно поглупела». Вот, кстати, и истоки современной фем-поэзии — а ты не поглупел, дружок?
Великий поэт державинского склада, но его герой — обычный технический интеллигент, который много-много читал. Потом поэзия вышла на другие изменения, в девяностые пришло мое поколение: Линор Горалик, Мария Степанова, Николай Звягинцев, Станислав Львовский, Кирилл Медведев. Вот мы стали делать совершенно другое.
— Что же ваше поколение привнесло в поэзию?
— Мы стали возвращать прямое высказывание. Между нами и Бродским еще пролегал огромный постмодернистский пласт — потрясающий Гандлевский, Еремин, Рубинштейн, Жданов. Если не говорить про этих выдающихся поэтов, было общее ощущение, что всё погрязло в ироническом высказывании. Все кругом были иронисты. А наше поколение стало делать тексты с неподдельной звериной серьезностью. Мы говорили о том, что прямое высказывание в поэзии возможно, что над стихами можно и нужно плакать, что стихи, как древесные жуки, тебя подтачивают, они на глубинном уровне меняют. Это и была наша миссия. А сейчас пришли другие молодые поэты, но я за ними не слежу, я старею.
— Расскажите про вашего лирического героя.
— Мне был важен герой, который не просто открывает двери, а пробивает стену. Возможно, кому-то это кажется слишком пафосным или даже наглым. Молодые в этом смысле более спокойны, не претендуют на революцию. Они вообще не хотят проламывать стены, но проламывают.
— Они претендуют на предельную индивидуалистичность звучания, говорят как бы немножко сами с собой?
— Чистое частное звучание. Я действительно любуюсь ими. Они могут у меня выскочить из головы, но это просто потому, что с головой не в порядке, надо больше запоминать.
— Как относитесь к рэпу? Считаете его продолжением русской поэтической традиции, например, тех же акционистов?
— Рэп строится по принципу поэтического текста. Там есть метафоры, образный пласт, часто проистекающий от начитанности, у Оксимирона находились отсылки даже не к Ахматовой, а к Уильяму Йейтсу. Другое дело, что когда эта поэзия остается только на листе, с текстом происходит странная история, он как будто теряется. Так всегда бывает со стихами, положенными на музыку. Вот у вас наверняка есть песни, которые прямо на подкорке записаны.
Если убрать мелодию, тембр голоса вашей любимой певицы или певца, то текст как будто выдыхается. Вот здесь и проходит водораздел — рэп требует энергии голоса, некоторого звучания на связках, а поэзия не требует вообще ничего, ей нужно просто лежать, записанной в столбик на листе или экране компьютера.
Дмитрий Воденников — поэт, эссеист, прозаик, автор 14 книг стихов и прозы, самые известные из которых «Лиса», «Черновик», «Репейник», «Сны о Чуне», лауреат премии «Поэт года» в номинации «Книга года». Родился 22 декабря 1968 года. Окончил филологический факультет Московского педагогического института. В разные годы был автором и ведущим программ на радио, сотрудничает с музыкальными группами и композиторами «Пластинка мсье Ф.», «Елочные игрушки», «Рада и терновник». Преподает: ведет литературную мастерскую в школе «Пишем на крыше» при журнале «Вопросы литературы».
