Бросивший вызов: кто погубил Осипа Мандельштама
130 лет назад, 15 января 1891 года, родился Осип Мандельштам, один из крупнейших русских поэтов всех времен, человек, ни разу не изменивший себе — ни в творчестве, ни в жизни. В этот день «Известия» вспомнили основные факты биографии Мандельштама — и, разумеется, некоторые его поэтические строки.
Поэту в России (особенно по-настоящему большому, тем паче великому) крайне редко удается прожить жизнь в спокойствии и достатке, а тем более умереть в преклонном возрасте в своей постели. Дуэли, войны, тюрьмы, самоубийства — вот их удел. Но даже на общем фоне судьба Осипа Мандельштама выделяется своим драматизмом — особенно если учесть, что тяготы сопровождали его не эпизодически, а на протяжении практически всей жизни.
Любви полет
Начиналось всё, впрочем, обыденно и спокойно. Солидная еврейская семья, не знавшая унижений черты оседлости, учеба за границей, беззаботная молодость. Даже разорение отца не сильно усложнило юному Мандельштаму жизнь, скорее наоборот: перебравшись из Европы в Петербург, он быстро входит в круг восходящих звезд русской литературы — Гумилева, Ахматовой, Цветаевой, знакомится с Блоком. Молодой Мандельштам — акмеист, и его первая книга «Камень» (1913) — одна из важнейших для этого литературного направления, превыше всего ставившего точность и простоту в описании действительности.
Первые годы после революции были для Мандельштама едва ли единственным временем, когда он испытал относительный успех у широкого читателя. Его сравнительно много печатают, а второй стихотворный сборник, Tristia (1922), окончательно подтверждает: в России появился еще один грандиозный поэт. При этом поэтика Мандельштама в этот период усложняется, его излюбленный инструмент — ассоциации и парадоксы, стихотворения зачастую выглядят незаконченными.
В это время в жизни Мандельштама появляется Надежда Хазина, ставшая для поэта не просто женой, другом и музой, но и фактически спасшая его для истории мировой литературы — именно она сберегла (пусть и частично) архив мужа и способствовала публикации его стихов на Западе после войны.
Годы молчания
Целых пять лет — с 1925 по 1930 год — Мандельштам не пишет стихов (какой еще великий поэт может такое себе позволить). Проза Мандельштама — «Шум времени» и «Египетская марка» — столь же первоклассна, как и его поэзия и как переводы, которыми он жил всё это время. Жил, признаться, отчаянно бедно — свой угол в Москве у поэта появился только в конце 1933 года.
Возвращению к поэзии способствовало знакомство с биологом Борисом Кузиным, благодаря которому, по уверению Надежды Яковлевны, и появился Мандельштам «зрелый». Чета Мандельштамов познакомилась с Кузиным на Кавказе, куда поэт отправился в командировку по протекции Николая Бухарина, с которым был если не дружен, то в весьма теплых отношениях.
«Зрелый» Мандельштам решительно не похож ни на Мандельштама-акмеиста, ни на поэта времен Tristia. Именно в эти годы родились «Импрессионизм», «Полночь в Москве», «К немецкой речи», «10 января 1934» («Меня преследуют две-три случайных фразы»). Тогда же написаны и самые известные нелюбителям поэзии стихи Мандельштама — «Ленинград» и «Жил Александр Герцович».
Смертельные слова
Но главное стихотворение своей жизни — не с точки зрения творчества, а именно для своего физического существования — Мандельштам написал в ноябре 1933 года.
Он не был принципиальным противником советской власти подобно Бунину, не испытывал романтического увлечения Белой гвардией, как Цветаева, не пытался преуспеть в обмен на отказ от собственного «я», как Горький, и не рассчитывал на мирное сосуществование с большевиками без потери чувства достоинства, как Пастернак или Булгаков. Но принципы для Мандельштама-поэта и Мандельштама-человека всегда были важнее каких-то там бытовых неурядиц и даже физической свободы.
Страшные эти строфы Мандельштам не спрятал и не сжег — напротив, читал их едва ли не в открытую, в том числе и малознакомым людям. Пастернак (по легенде, услышавший эти стихи от автора в какой-то московской подворотне) сухо заметил, что это не поэзия, а осознанное самоубийство. Так и случилось. Мандельштама арестовали и выслали в Свердловскую область, где он действительно пытается покончить с собой (неудачно). Жена поэта начинает слать «отчаянные телеграммы» Бухарину, который пишет о деле Мандельштама Сталину.
О том, почему Сталин, человек обидчивый и злопамятный, не просто вмешался, а фактически спас в тот раз Мандельштама, существует масса версий — от не слишком правдоподобных (вроде бы помог телефонный разговор с Пастернаком, которого «вождь народов» якобы очень ценил) до откровенно конспирологических (остатки антисталинской оппозиции в партии хотели использовать арест поэта для критики вождя на XVII съезде партии). Так или иначе по приказу Сталина был достигнут некий компромисс: Мандельштама не помиловали, но разрешили выбрать место ссылки самому. Поэт с женой отправились в Воронеж.
Бессмертие
«Воронежские тетради» — последний крупный цикл, полностью законченный Мандельштамом. В ссылке он в последний раз переживает мощнейший творческий взлет, которому не в силах помешать ни пошатнувшееся здоровье, ни крайняя нищета — фактически единственным источником регулярного дохода Мандельштамов в это время была сдача в аренду московской квартиры: 600 рублей в месяц собирал и пересылал поэту генеральный секретарь Союза писателей СССР Ставский.
В начале 1937 года Мандельштам пишет «Оду Сталину» — поступок в его обстоятельствах почти неизбежный. «Ода» — вершина и единственный настоящий шедевр мировой сталинианы, не только технически виртуозный, но и предлагающий вместо банальных славословий размышление о величии (подлинном или мнимом — другой вопрос). Даже здесь Мандельштам умудрился не изменить себе.
Это, конечно, не помогло — да и не могло помочь. Жернова государственного насилия уже готовы были перемолоть Мандельштама — раз попавший в поле зрения власти практически не имел шансов от нее спрятаться. Но сперва поэта освободили из ссылки (в мае страшного 1937 года!) и на какое-то время оставили в покое. «Пришить» ему могли что угодно, хоть шпионаж в пользу Гондураса, однако поводом для второго ареста стала сущая ерунда, правда, имевшая место в действительности, — поездки в запрещенную поэту Москву.
Тот же самый Ставский, который был так полезен Мандельштамам в качестве квартирного маклера, написал донос наркому внутренних дел Ежову: «Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа. Вопрос — об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к Вам, Николай Иванович, с просьбой помочь». Ежов, которому до собственного ареста оставалось всего полгода, просьбу писательского генсека, разумеется, уважил.
Мандельштаму дали пять лет лагерей — по чудовищным тогдашним временам вообще не срок. Увы, количество дней и месяцев в приговоре для больного, полностью опустошенного и физически, и морально поэта уже не имело никакого значения: Осип Мандельштам не доехал даже до Колымы...