Быть гражданином не обязан: Вудхаус как самый аполитичный писатель на свете
Главред «Иностранной литературы» и блестящий переводчик Александр Ливергант не впервые выступает в биографическом жанре — в серии ЖЗЛ уже выходили его жизнеописания Редьярда Киплинга, Сомерсета Моэма, Оскара Уайльда, Скотта Фицджеральда, Генри Миллера и Грэма Грина. Теперь очередь дошла и до «малых пророков» — первым же стал горячо любимый в нашем отечестве и всё еще не забытый в собственном британский юморист Пэлем Гренвилл Вудхаус, подаривший нам Дживса и Вустера, Дядю Динамита и Псмита. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Александр Ливергант
Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021. — 349 с.
Слово «оптимизм» в названии книги об одном из самых остроумных англоязычных юмористов немного смущает, традиционно ассоциируясь с прекраснодушной глуповатостью. Взять хотя бы двух наиболее знаменитых персонажей Вудхауса: к оптимизму, пусть и не всегда обоснованному, чаще склонен Берти Вустер, поскольку в голове у него светло и просторно, а его мудрый дворецкий Дживс, отягощенный «серым веществом», оптимизм если и проявляет, то с крайней осторожностью.
В общем, хочется подобрать какое-то другое, не такое плоское и однозначное слово для вудхаусовского умения не впадать в уныние и при любых обстоятельствах излучать ту самую «сладость и свет», которую сделал своим девизом его бойкий герой, известный под кличкой Дядя Динамит.
Первый существенный жизненный «облом», которых в 93-летней биографии Вудхауса выдалось не так уж много, произошел по окончании школы. Отец отправил в Оксфорд только старшего сына, а младшего, юного Плама, надрывавшегося с учебой, почему-то определил клерком в банк. Ливергант не вдается в объяснения такого поступка, финансовый фактор загадочно исключает, зато цитирует красивый афоризм из раннего рассказа Вудхауса «Руфь на чужбине»: «Объяснения — это зеро на рулетке жизни», да еще замечательный стишок, который сочинил по такому случаю благодарный сын: «Вот что отец ему сказал // Без ласки и заботы: // Забудь, сынок, про универ, // Иди, сынок, работай». В этой способности посмеяться над собой, по мнению автора книги, «весь Вудхаус», а также и в чрезмерно глубоком погружении трудоголика в писательский процесс:
«"Весь Вудхаус" еще и в том, что обычно он увлечен работой и не видит — не желает видеть, — что происходит вокруг него. Права была Этель, когда однажды сказала про мужа, что тот живет на Луне»
Кроме язвительных реплик единственной спутницы жизни, с которой Вудхаусу повезло не меньше, чем с собственным легким характером, биограф приводит цитаты из переписки с другом (тоже единственным, но настоящим) Уильямом Таунэндом и падчерицей Леонорой. Чтобы получше и порельефнее обрисовать личность героя, да и своей эрудицией козырнуть, Ливергант привлекает на помощь русских беллетристов, иногда создавая неожиданный контекст. Например, описывая, как необычайно приятный в общении, приветливый и любезный джентльмен на самом деле разговаривает «не столько с гостями, сколько с самим собой, со своими героями», Ливергант вытаскивает оригинальный перл из закромов родного языка: «Наш Лесков называл таких, как Плам, "тайнодумами"». А рассказывая о знакомстве героя с будущей женой, биограф вдруг выуживает из анналов своей памяти жалкого тургеневского персонажа:
«Вудхаус женщин сторонился, в обществе представительниц прекрасного пола робел, помалкивал и, подобно тургеневскому лишнему человеку Чулкатурину, в присутствии женщин либо хмурился... либо глупейшим образом скалил зубы и от замешательства вертел языком во рту»
Разумеется, Ливерганту знакома проклятая проблема, с которой сталкивается любой, пишущий даже небольшой «творческий портрет»: фамилия портретируемого с неизбежностью всплывает в каждой строчке, создавая назойливое однообразие. Разбавить эти повторы чаще всего помогает пошлейший прием с использованием самого знаменитого произведения того или иного писателя: скажем, Набокова можно иногда называть «автором «Лолиты», а Вудхауса, стало быть, «создателем Дживса и Вустера».
Ливергант, надо отдать ему должное, до таких примитивных штук не опускается. Когда ему надоедает и официальная фамилия, и дружеское обращение Плам, он порой называет его «стариком», словно перенимая интонацию Берти Вустера («Ничего не скажешь, умел старик сказать приятное» — это про комплимент, который отвесил Вудхаус своему французскому переводчику).
А то и вовсе поступает самым остроумным способом, не утруждаясь выдумыванием натужных эвфемизмов и попросту опуская имя подлежащее, так что предложение начинается прямо со сказуемого (в конце концов, уже в названии книги обозначено, что она именно о Вудхаусе, сколько можно повторять). Приноровиться к этой эллиптической манере нетрудно, и вскоре ты уже мгновенно определяешь на глазок, где кончается рассказ о том или ином литературном персонаже, вставленный в череду безличных предложений о самом Вудхаусе.
Хорошим подспорьем тут служат абзацы. Например, один заканчивается так: «Изобретательности и обаяния при этом не теряет», а новый начинается словами: «Продолжает исправно, не реже раза в год, пересекать океан». При этом и ежу понятно, что в первом случае речь идет о герое нескольких романов Вудхауса, журналисте Псмите, а во втором — уже о самом писателе, жившем на две страны и обретшем в Америке вторую родину.
А эта вторая родина особенно помогла ему, когда на первой он стал жертвой повышенной гражданской ответственности и бдительности, сейчас вошедшей в повседневный обиход под названием «канселлинг». Попав в начале Второй мировой в немецкий лагерь для интернированных, а через год будучи выпущен, Вудхаус имел неосторожность рассказать на берлинском радио, что ему в лагере пришлось не так уж туго. Да, когда было особо голодно, приходилось жевать спички, но даже это не повод впадать в отчаяние для человека, органически не способного перестать видеть комическую сторону даже самой страшной ситуации и больше всего ненавидящего драматические эффекты с заламыванием рук.
Травля Вудхауса продолжалась довольно долго, и объяснений ему пришлось давать много, но оснований для судебного обвинения в сотрудничестве с фашистами так и не нашлось. Более того, офицер МИ-6 Малькольм Маггеридж, не особо зачитывавшийся Вудхаусом («легкомысленные комедии из жизни английской знати представлялись ему сущей ерундой»), а пришедший допросить предполагаемого предателя и коллаборациониста, был им моментально очарован. Впоследствии он стал другом семьи на долгие годы и сумел в своих воспоминаниях сформулировать суть вудхаусовской аполитичности, которая не сводилась ни к идейной близорукости, ни к трусливому эскапизму:
«Идеологических противников для него не существует, на ненависть он попросту не способен. При таком темпераменте он не может быть образцовым гражданином в середине XX века... <...> Он не витает в облаках и не припадает к земле — он ни то, ни другое; он — посередине, на ничейной территории»
