Как я прожил этот год? Мне кажется, он подобен огромной космической вспышке, в которой были ослепительный свет и непроглядная тьма. Я размышлял о судьбах русского государства, о таинственной русской истории, о русском чуде, которое помогало нашему народу перешагивать через самые темные бездны, выживать в самых невыносимых условиях.
Олимпиада, ее открытие, поразительные мистерии, рассказывающие об историческом русском времени. И первая из этих мистерий подтверждала мои упования на русское чудо. Это был удивительный, красочный, божественный рассказ о граде Китеже, который всплывал из пучины, пробуждался, возносился к свету, к небесам. Это была притча о России земной и о России небесной.
Через несколько дней я стоял в Киеве на майдане. Ночь, прожектора, летящая метель, палатки, в которых таились загадочные, неясные мне существа. Железные бочки, в которых горели дрова, люди подходили, грели руки. И я грел свои руки, окутываясь дымом. А на меня смотрели подозрительные, злые глаза. Среди майдана горела пылающая телевизионная плазма, на трибуну один за другим выходили люди и произносили слова ненависти — ненависти к моей Родине, ко мне, к русским. Я был весь пропитан жестокой, ядовитой ненавистью и горьким дымом майдана.
Я двигался по украинским городам. Мне хотелось посмотреть великие заводы, великую советскую украинскую цивилизацию, которая казалась немыслимой вне русского братства. Это были космические предприятия, великие ракетные заводы Днепропетровска, атомный индустриальный гигант Харькова, КБ Антонова.
В КБ меня привели в цех, где мучили самолеты: их нагружали непосильными тяжестями, им ломали крылья, вывинчивали суставы, их раскачивали. И машины, поднятые на дыбу, заключенные в кандалы, стенали, хрипели, ломались. И когда я слушал стон убиваемых машин, мне чудилось, что убивают не просто техносферу, а убивают великую страну, великую Украину.
Потом чудовищный, как огромная горящая покрышка, государственный переворот на майдане, бегство слабовольного Якуновича и чудодейственное присоединение Крыма. Крым божественный вновь вернулся в Россию. И я понял, о каком уповании мечтал при открытии Олимпиады. Я понял, о каком русском чуде пело мое сердце.
Путин выступал в Георгиевском зале Кремля. Я смотрел на него, слушал его речь, видел, как он взволнован. И все люди, что находились подле меня, многократно вставали, обнимались, зал гремел от аплодисментов, и чувствовалось, что в народе царит ликование. Вот оно, чудо Крыма. Вот оно, взошедшее солнце Крыма.
Вместе с моими друзьями я поехал в Крым собирать священные крымские земли. Это было чудесно. Ливадийский дворец, где проходила знаменательная Ялтинская встреча — Черчилль, Рузвельт и Сталин. Малахов курган, где сражались в Крымскую войну и погибли четыре великих русских адмирала. Сапун-гора, где шло сражение за Севастополь. И, конечно же, Херсонес.
Священное место, где крестился великий князь Владимир Красное Солнышко. Отсюда хлынул свет православия по всей огромной евразийской стране, оплодотворяя темные глухие углы, зажигая людские сердца, порождая в них веру. Мне казалось, что возвращение Крыма — это нескончаемое счастье. Но вслед за Крымом пришла Новороссия, пришел восставший Донбасс. И всё лето оказалось чудовищной пыткой, когда я включал телевизор и видел, как бомбы, снаряды падают на цветущие города, выгрызая дом за домом, квартал за кварталом. Убитые. Асфальты, залитые кровью. Маленькие гробики, дети с оторванными ручками, рыдающие над телами неутешные матери. Это была страшная кара, темный накат, который последовал за восхитительным крымским восходом.
Я не мог удержаться в Москве и отправился в Новороссию, чтобы воочию увидеть, какая эта война, как разрушают и убивают города. Такая уж у меня судьба, что в течение моей жизни мне довелось видеть множество убиваемых городов. Это и убиваемый афганский Герат. Это и разрушенный Вуковар. Это и несчастный Белград, где я стоял на мосту через Саву, а над нами летели американские крылатые ракеты и взрывались в цветущем пасхальном Белграде.
Два раза я видел, как разрушается Грозный. Я видел, как разрушается Сектор Газа. В Сирии я видел, как уничтожаются сирийские кварталы и города.
И вот Новороссия. Передовая, блокпосты, окопы, траншеи, грохочущие снаряды. Я смотрел на лица ополченцев — удивительные лица. С выражением тревоги, заботы и восхитительного свечения в глазах, будто их окрылила какая-то святая мысль. Я побывал на Саур-Могиле. Это грозное, могучее и чудовищное место, где в 43-м году проходили смертельные бои, и мы выковыривали, вычерпывали, выкалывали оттуда фашистов.
На этом месте были построены монументы, созданы барельефы, на которых — лица русских пехотинцев, танкистов, летчиков. Они украшали эту гору, и она была подобна Мамаеву кургану в Сталинграде. Я шел на гору к вершине, смотрел на монументы, иссеченные снарядами, установками залпового огня, минами, взрывами. Выколотые глаза, оторванные носы, изрезанные осколками снарядов тела. Казалось, что новоявленные фашисты, атакующие Саур-Могилу, хотят взять реванш над победой 45-го года. Убивают тех, кто убивал в свое время их, изгонял с Донбасса.
На вершине дул непрерывный чудовищной силы ветер, как будто это был ветер самого мироздания. Надвигались тяжелые времена. Санкции, угрозы. Угрозы копились по всем нашим границам, звучали из уст крупнейших европейских политиков.
Нам надо было защищаться, было необходимо ускоренно создавать новое оружие, самолеты, танки, подводные лодки. И я поехал на Дальний Восток на Амур, в Комсомольск, туда, где работает построенный еще до войны авиационный завод, прекрасный, со светлыми цехами, новейшими станками. Он выпускает самолеты последнего поколения. Эти истребители, штурмовики прямо с конвейера отправляются в полки. Мне удалось увидеть чудо авиационной военной техники — истребитель пятого поколения, равного которому нет в мире. И который, если случится беда, завоюет воздушное господство, не позволит вражеским бомбардировщикам прорываться к нашим городам и селениям.
Сегодняшний фон — тревожный, драматический. Что ни день, то угроза, что ни день, то утрата, что ни день, то падение, смута в сердцах, смута в душах, недовольство, ропот, забвение восхитительного крымского чуда. Я сражаюсь в себе самом, сражаюсь вокруг себя. Я не хочу, чтобы крымское солнце было замутнено и погасло. Не хочу, чтобы великое чудотворное явление Крыма погрязло в мути и во тьме, в неверии, в нигилизме, в ворчании, в слабодушии. Смысл прожитого мною года в том, чтобы не дать разрушиться крымскому мосту, возникшему, построенному между государством и народом. Смысл в том, чтобы не продать и не предать русское крымское чудо, не скатиться в неверие, в пошлость и в духовную слабость.
Я убежден — мы выстоим. Есть Россия земная, есть Россия небесная и нетленная. Россия — это судьба.
И вот завершение года. Окна покрыл морозный узор. В домах горят восхитительные елки. Все хотят праздновать, целоваться, мириться, любить друг друга. «Поднимем бокалы, содвинем их разом, — говорил Пушкин. — Да здравствуют музы, да здравствует разум!» Действительно, жизнь в России, несмотря на все ее трудности, огорчения, восхитительна, потому что нет лучше, возвышенней страны, чем Россия.
Обращаюсь я к своим милым и близким, и к вам, мои соратники, и к вам, мои противники. Забудем на миг наши распри, содвинем бокалы!
