Уже больше месяца мы живем, не имея возможности покурить в общественных местах. Вроде как стерпелось. Первые пару дней только побузили да и успокоилось. Вот уже несколько дней мы живем, всеми силами стараясь не употреблять ненормативную лексику. Кому-то это тоже не по нраву. И тоже один-два дня бузили, но, кажется, тоже успокоились. Стерпится.
Однако закон, который не позволяет русскому человеку употреблять крепкие слова в своей цветистой письменной или какой другой речи, предназначенной для суда публики, содержит еще ряд особенностей.
Так, некоторые журналисты внимательно почитали закон и сделали вывод, что, например, в одной из его статей прямо так и говорится: «прокатное удостоверение на фильм не выдается в случае, если фильм содержит <...> материалы, пропагандирующие <...> культ насилия и жестокости».
То есть пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений как бы поприжали (что, вероятно, позволяет пропагандировать хотя бы традиционные сексуальные отношения). Теперь настала очередь поприжать пропаганду культа жестокости и насилия. Кстати, мимоходом надо заметить, что вроде как саму жестокость пропагандировать можно, а вот ее «культ» — нельзя. Что бы это загадочное словосочетание, доставшееся нам в наследство как минимум с 1980-х, ни значило.
Кстати, в тех самых 1980-х, когда мы еще жили в СССР, за «пропаганду культа насилия» карали жестче. Это сейчас вам просто фильм не покажут. А тогда ловили тех, кто распространял кино с «пропагандой культа» («Рэмбо», например, или «Крестный отец»: не шутка), и могли даже свободы лишить. Причем и зрителей тоже судили. В документальных фильмах про то «время проклятое прежнее» можно увидеть, как человек на суде оправдывается, что посмотрел «РэмбО»…
Тогда тоже, кстати, все полагались на экспертизу. Эксперт скажет «культ» — значит, культ. Теперь снова вся надежда на экспертов — они насилие от пропаганды культа насилия наверняка отличат.
Давайте я вам ненавязчиво напомню, что всего-то пару месяцев назад, когда очередной депутат предложил очередной запрет, подав его под благороднейшим словом «квотирование», суть которого сводилась к тому, что с засильем американских фильмов нужно бороться за счет регулирования отечественного проката, наш министр культуры сказал, что идею «квотирования» не поддерживает. Депутат, хорошенько подумав, с министром согласился. Так и замялось, стерпелось.
В таком случае зачем «квотирование» тогда, если фактически можно любой (внимание: любой) фильм обвинить в пропаганде «культа насилия и жестокости» теперь? Хорошо, эта пятая статья, из которой вытекают страшные выводы, — просто стандартная приписка (в законе должно быть много статей) и реально ею пользоваться никто не собирается.
Пусть так. В таком случае она является прекрасным инструментом, чтобы иногда просто не дать прокатное удостоверение такому-то фильму. Мол, «культ». Эксперты так сказали.
Тогда вот несколько задачек для экспертов.
Побуждает ли, скажем, какой-нибудь Квентин Тарантино к насилию? В смысле в его фильмах есть «культ насилия и жестокости»? Например, в первом томе его «Убить Билла» кровь льется реками, а счет смертям идет на десятки, а то и на сотни. И всё же — культ ли это жестокости?
В конце концов, насилие на экране — графическое. Не натуралистичное, с мясцом, а графическое — ясно, что ненастоящее. Кроме того, в нем содержится большая доля иронии. Тем более какие тогда вопросы? Есть здесь пропаганда культа насилия или нет?
Теперь усложним немного. Фильм Михаэля Ханеке «Забавные игры» (обе версии) — это пропаганда культа насилия? Или глубокое исследование насилия художником, фактически философом от кино? Двое вежливых молодых людей методично издеваются над добропорядочным семейством. Причем не так, как то принято в «пыточном порно», а чинно, постепенно. Семейство в итоге умирает насильственной смертью, а приятные в общении люди отправляются развлекаться дальше. Ханеке на чьей стороне? Пропагандирует ли он тот самый культ?
Еще усложним. Герой «Оправданной жестокости», которая в оригинале именуется «Историей насилия», когда-то был большим поклонником «неоправданной жестокости», потом исправился, завел семью, дом, кафе и т.д. Вдруг объявились бывшие «друзья», и герою пришлось встать на скользкий путь насилия, чтобы обезопасить семью. Убивает врагов он жестоко. Русские прокатчики даже решили, что оправданно. Хотя у режиссера Дэвида Кроненберга акцент-то на другом.
Но всё же, культ ли это? Пропаганда? Пропаганда культа?
Наконец, совсем сложный пример. Алекс Делардж, персонаж «Заводного апельсина» (пусть фильма, раз мы о кино), совершает «старое доброе ультранасилие», вдохновляясь отрывком из «Оды к радости». Автор романа, впрочем, и режиссер от этой идеи не отказывается, считает, что лучше пусть герой будет «сознательным грешником» и эстетом, чем скучным человеком, лишенным свободы воли. Не знаю, как вам, а я бы на месте экспертов посчитал бы это «культом жестокости».
Причем не потому, что Алекс чинит насилие, а потому что музыка его к этому побуждает. То есть на месте эксперта надо бы еще и Бетховена запретить. И что, выйди на экраны «Заводной апельсин» сейчас, мы бы его не посмотрели?
Все эти фильмы давнишние. Им прокатное удостоверение выдавать не надо. А сколько фильмов, которые хотя бы потенциально рискуют попасть под «экспертизу»? Вот и думайте.
Кстати, если что может сделать Министерство культуры для российского зрителя, так это не искать пропаганду в фильмах, интересных далеко не всем. Вместо этого оно может не выдать прокатное удостоверение, скажем, ремейку «Кавказской пленницы». Вот за что зритель будет благодарен. Потому что этот фильм, как считают очень многие, — настоящее насилие над чувством прекрасного и также светлыми воспоминаниями многих россиян.
Вот то будет по-настоящему оправданная жестокость.
