Серия интервью, данная из берлинского отеля «Адлон», где М.Б. Ходорковский очутился, выйдя из Сегежского ИТУ, затем две пресс-конференции — закрытая для особо доверенных СМИ и открытая для более и менее доверенных — в общем-то, никаких особо жгучих тайн не открыли, сенсаций не произвели и переворота в душах аудитории тоже не учинили. Все остались при своем прежнем отношении к М.Б. Ходорковскому, сложившемуся за 10 лет его отсидки.
Потому что перед публикой предстал не бог, не царь и не герой, призванный даровать освобожденье, отмщенье etc., чего многие ждали, а просто человек, отмотавший полновесный червонец, и это было определяющим в его появлении. Теоретически все понимали, что червонец — это серьезно, но не все понимали, до какой степени серьезно. Пресс-конференция эту степень разъяснила и показала.
Велико может быть различие между личностями большесрочников. Тут и закоренелый злодей, и человек, в неудачное время оказавшийся в неудачном месте, и борец за идею, и даже просто жертва судебной ошибки или порочности судебной системы. Разные личности, разные судьбы, разное действие тюрьмы на них. Кто еще более коснеет в грехе, кто приносит плод покаяния, кому не очень понятно, в чем и каяться. Разные бывают и тюрьмы. И в разных странах — есть страны, где тюрьмы суть санатории сравнительно с нашими ИТУ, есть страны с такой пенитенциарной системой, что и наши ИТУ санаториями покажутся. И в пределах одной страны — есть зоны и зоны. Но в любом случае, будь то почти санаторий, будь то преддверие ада, все они подходят под мрачную пословицу «Крепка тюрьма, да черт ей рад».
Ежедневно и ежечасно возмущающая душу несвобода, от которой никуда не скрыться, есть родовое свойство заведений, так и называющихся — «места лишения свободы». И 10 лет несвободы хотя бы и в сущем санатории (впрочем, Краснокаменск и Сегежа санаториями ни разу не были) — это столь же ежедневная и ежечасная внутренняя ломка. «А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский... Он просто разомлел, разогрелся, не имел сил встать и идти на мороз или в холодную, необогревающую обогревалку… Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы… Виноватая улыбка раздвинула истресканные губы капитана, ходившего и вокруг Европы, и Великим северным путем. И он наклонился, счастливый, над неполным черпаком жидкой овсяной каши».
Вроде бы Сегежа — не особлаг, но и в пятизвездочном «Адлоне», и на пресс-конференции в Музее Стены на Фридрихштрассе, 43–45 мы видели того самого малоподвижного осмотрительного зэка. И тюремщики говорили, что своей осторожностью и в речах, и в жестах, в том, что немцы называют Haltung, это был типичный — типичнее не бывает — большесрочник. С волчьей лагерной выучкой — без нее не превозможешь — и с «не верь, не бойся, не проси». Какие тут освободительные речи и какие жгучие тайны, доверяемые публике, о чем вы?
У того же Солженицына есть другая ключевая фраза, многое объясняющая: «Как же потом в лагерях жгло». В смысле — какое мучение доставлял пришедший поздний ум. «Теперь-то я сделал бы иначе».
Между тем М.Б. Ходорковский выделялся на фоне других рыцарей первоначального накопления экстраординарной гордыней и самоуверенностью. Иные равночестные ему олигархи были простоваты в духе приземленного поручика Ржевского — «Так за это же по морде можно! — Можно по морде, а можно и впендюрить». Желательнее, конечно, второе, но в жизни всякое бывает, в том числе и производственный риск. Послужной список М.Б. Ходорковского — тем и отличавшегося от В. А. Гусинского и пр. — вызывает в памяти не столько простодушного поручика, сколько Г. Ю. Цезаря с его Quid timeas, Caesarem vehis! — «Смелей, ты везешь Цезаря и его счастье!». Демоническая гордыня — «Что не подвластно мне?» — в конце концов довела ее носителя до Краснокаменска, и можно же представить себе, как это воспоминание жгло и ломало его по ночам на лагерной шконке.
Ломало — и переломило. Остались ли наполеоновские планы, нет ли — теперь об этом не узнает даже подушка отеля «Адлон», а равно родные и соратники. О журналистах и читателях и говорить нечего. После того как открытость планов (скорее безумных, чем разумных, впрочем, кому как) привела к фиаско 2003 года, вероятно, трудно будет найти среди живущих в земном мире человека более закрытого, чем М.Б. Ходорковский. Его выступления в прессе могут отчасти (и весьма отчасти) служить информацией к размышлению, но что до откровений и духоподъемных речей, то легче рассчитывать услыхать их от гранитного камня.
