Общеизвестна крайняя эфемерность блогосферных мнений. Сегодня киберактивисты дружно обсуждают одно событие — и нет его важнее и судьбоноснее, а завтра вчерашнее судьбоносное событие уже забыто и на смену ему в качестве предмета горячего обсуждения является новое, еще более судьбоносное. Довлеет дневи злоба его.
В извинение киберактивистам можно, однако, заметить, что их деятельность есть форма досуга, осуществляемая на общественных началах, свободная от всяких корпоративных предписаний, а потому носящая чисто броуновский характер. Сегодня хаотические молекулы кинулись писать про Фому, завтра Фома уже забыт, а молекулы пишут про Ерёму. Имеют право.
Проблема в том, что такая девичья память свойственна не только киберактивистам, но и достаточно формализованным государственным и окологосударственным структурам. Публика уже давно перестала смеяться (или негодовать — в зависимости от настроения) по поводу обещаний Генпрокуратуры взять громкое дело «под особый контроль». Все привыкли к тому, что обещать можно, а там хоть трава не расти. Она, собственно, и не растет.
Это при том, что прокуратура, в отличие от блогосферы, учреждение серьезное. По крайней мере — с налаженным делопроизводством. Входящие бумаги, исходящие бумаги — казалось бы, слова об особом контроле должны что-то значить. Хотя бы регулярную формальную отписку — но даже с ней плохо.
Но и для прокуратуры можно придумать извинения: «Ну вот, не раскрывается дело, и что же мы вам скажем? Или вы хотите, чтобы по резонансному делу, взятому под особый контроль, обязательно кого-нибудь посадили — хоть виноватого, хоть невиноватого? Сами же потом будете ругаться по поводу кривосудия». В самом деле: прокуратура представляет обязывающие бумаги, и если ей представить по существу нечего, то обязывающая бумага — умри, но предъяви — может иметь только тот смысл, чтобы найти козла отпущения — а о виновности и не спрашивай.
Совсем иной статус у Совета по правам человека при президенте РФ. Никто не принуждает Совет брать какую-либо ситуацию на особое рассмотрение — это дело самого совета. С другой стороны, уж если совет оперативно реагирует на какой-то сигнал — на языке советской прессы это называлось «письмо позвало в дорогу», — то позволительно ожидать, что дорожная поездка приведет к какому-либо результату, а сама выработка итогового материала, суммирующего итоги поездки, будет подчиняться каким-то процедурным правилам. «Прокукарекал, а там хоть не рассветай», извинительное для киберактивиста, вроде бы не совсем подобает столь возвышенной институции.
Последний пример такой легкости необыкновенной СПЧ продемонстрировал после письма Н.А. Толоконниковой, отбывающей срок в мордовском лагере, с описанием царящих в зоне чрезвычайных злоупотреблений. Тут и угрозы убийством со стороны как других сиделиц, так и тюремщиков, тут и условия труда, даже более тяжкие, нежели в учрежденных в 1943 года каторжных особых лагерях. Про бытовые условия и говорить нечего.
Деликатность ситуации в том, что ни чины ФСИН, ни Толоконникова с мужем ее П.Ю. Верзиловым не могут считаться безусловно надежным источником. С одной стороны, положение дел в местах лишения свободы далеко от идеального. До таких условий, в которых содержат в Норвегии душегуба Брейвика, не доживет, наверное, никто из российских осужденных — дай-то Бог, чтобы когда-нибудь хотя бы исполнялись все нормы, записанные в действующем УИКе. Опять же лагерные начальники еще со сталинских времен обучены гнать туфту и в случае надобности изображать вверенные им учреждения чистыми санаториями. С другой, весь послужной список Н.А. Толконниковой и П.Ю. Верзилова говорит о их глубоко постмодернистском отношении к вопросам истины, что заставляет к любым их свидетельствам относиться с долей скепсиса.
Так что оперативно взявшийся за дело СПЧ — письмо Толоконниковой было обнародовано 23 сентября, а уже 24-го письмо позвало в дорогу — взвалил на себя неудобоносимую ношу: установить истинное положение дел, когда ни одна сторона конфликта не заслуживает полного доверия, а свидетели могут быть запуганы, могут иметь в виду собственные лагерные «невесомые, интегральные ходы». Очевидно, независимый и беспристрастный наблюдатель в такой ситуации сделал бы ставку на косвенные приметы, которые не могут врать, даже если хотели бы. Состояние здоровья людей, дурно питающихся («только черствый хлеб, щедро разбавленное водой молоко, исключительно прогоркшее пшено и только тухлый картофель», — пишет Толоконникова), работающих без выходных 16–17 часов в сутки и спящих менее четырех часов, невозможно улучшить даже ради высокой комиссии в течение 2–3 дней — потребен более длительный восстановительный период покоя и усиленного питания. Спешно отремонтировать нужники, бараки, места личной гигиены etc. так, чтобы они не носили на себе следы судорожно наведенного марафета, тоже невозможно. Если это особлаг по своему режиму, то там безмолвные камни возопиют — что бы ни говорили тюремщики и запуганные заключенные. Комиссии СПЧ достаточно было выслушать показания камней.
После чего составить объективный доклад, основанный на тех источниках, которые по своей природе не могут врать. Естественно, при составлении доклада — это общая норма — необходимо соблюдать тайну совещательной комнаты. Когда доклад будет готов, члены комиссии могут высказать свои особые мнения.
Вместо этой идеальной картины мы, однако, имеем совершенно другую. Никакой тайны совещательной комнаты не было. Члены комиссии сразу стали высказываться публично и вразнобой. М.В. Каннабих высказывалась (точнее — ее цитировали) надвое. Вроде и особлаг, но вроде и не вполне. У другого члена, И.Г. Шаблинского, волосы, по его признанию, встали дыбом, но по конкретной фактуре, имеющей быть предметом изучения, он ничего внятного не сообщил. Третий член, Е.Н. Мысловский, в своем блоге описал (с фотоиллюстрациями) картину возрождение временно оступившихся гражданок к новой жизни и публично дезавуировал мнения своих сочленов по СПЧ И.Г. Шаблинского и П.В. Чикина, хотя последний в Мордовию вовсе не ездил, а просто был мужем адвоката Хруновой, представляющей вместе с Верзиловым интересы Толоконниковой. Промолчала только Е.В. Масюк.
После всей этой разноголосицы, никак не внесшей ясности в положение дел, СПЧ о казусе и вовсе перестал говорить, перейдя к прочим, уже не мордовским пунктам своей обширной повестки. Сомнительно, чтобы при такой постановке дела можно было бы усмирить страсти, найти общие точки соприкосновения и предложить меры по исправлению ситуации. Ибо скандал, голимые эмоции и отсутствие внятного, спокойного и убедительного для всех подхода к проблеме — это то, с выработкой чего превосходно справляется блогосфера, члены которой не заседают в Кремле и состоят не при президенте РФ, а скандалят и вопиют сами по себе.
СПЧ занимается ненужным дублированием блогосферы, что в наши времена бюджетного маневра и расточительно, и непозволительно.
