День победы демократических сил над ГКЧП, отмечаемый 22 августа, не стал важным — тем более главным — государственным праздником России. Бойцы, поминая минувшие дни, зачастую склонны объяснять это подобно ветерану 1991 года Б.Е. Немцову: «Знаете почему Путин и его сторонники не отмечают День российского флага и победу над путчистами 22 года назад? Они ненавидят свободу и являются наследниками ГКЧП. Только гораздо более циничными и гораздо более алчными».
Прежде чем проникать в душу В.В. Путина и его сторонников, полезно задать вопрос: в каких странах дата кардинального переучреждения государства — то, что 22 августа такой символической датой является, признают все — сразу сделалась главным праздником новоучрежденного государства? Здесь ключевым словом является «сразу», потому что, например, 14 июля во Франции сделалось официальным праздником лишь в 1880 году, т.е. сильно позже взятия Бастилии в 1789-м. Даже День независимости, 4 июля, которому отец-основатель Д. Адамс пророчески предрекал большое будущее: «Он станет самым незабываемым в истории Америки. Я склонен верить, что этот день будет праздноваться последующими поколениями как великое ежегодное торжество. Этот день должен отмечаться как день освобождения с пышностью и парадом, с представлениями, играми, спортивными состязаниями, пушками, звоном колоколов, кострами и украшениями», сделался таковым не сразу, и только в 1870 году конгресс США объявил его неоплачиваемым праздничным днем для федеральных служащих.
Случаи немедленного и неотменяемого установления новых главных праздников вслед за победой новых сил мы встречаем только в РСФСР-СССР, где годовщина октябрьского переворота официально праздновалась с 1918 и вплоть до 1990 года, и в Третьем рейхе, где сразу были учреждены праздничные дни 30 января (День прихода НСДАП к власти) и 9 ноября (День памяти борцов — воспоминание о мюнхенском путче 1923 года).
И в РСФСР-СССР, и в рейхе такая легкость новых установлений вряд ли может быть объяснена без учета того, что альтернативный взгляд на празднуемые события, мягко говоря, не приветствовался. Не то что открыто называть Октябрь 1917-го катастрофой, но даже и отзываться о нем с недостаточной восторженностью можно было в Париже, но никак не на территории СССР. Напротив, празднование октябрьской годовщины довольно быстро сделалось гражданской повинностью, уклонение от которой рассматривалось как проявление нелояльности и влекло за собой неприятности. А неприятности в СССР — это было хуже, чем во Франции каторжная тюрьма.
Кроме кнута был и пряник: число праздничных нерабочих дней все сокращалось, и 7 ноября с 1 мая в конце концов остались единственными. Что делать — будем гулять и праздновать.
Наконец к идеологическому оформлению канона были привлечены выдающиеся мастера искусств. Маяковский с октябрьской поэмой «Хорошо!», Эйзенштейн с «Октябрем», затем Ромм с «Лениным в Октябре». Кроме выдающихся были и менее выдающиеся — уже в 1920-е годы производство праздничных од и тропарей было поставлено на поток и неплохо оплачивалось.
В нашем случае мастера культуры — хоть корысти ради, хоть токмо волею вдохновившей их Революции — вовсе не занимались созданием канона, да и на постмодернизме канона в принципе не создашь, а другого творческого метода у меня для вас нет. Что же касается санкции с неприятностями для тех, кто имеет невосторженный взгляд на революционные события, то в 1990-е годы сама мысль об утверждении праздничного единомыслия посредством ОГПУ показалась бы странной. Даже при нынешнем менее расхлябанном режиме вольномыслие в суждениях о недавнем прошлом вполне допускается — что же говорить о временах полной расхлябанности. Для единомысленного празднования Дня свободы надо было эту свободу полностью упразднить, чего Б.Н. Ельцин не сделал. Странно за это его судить.
В результате история пошла не по тоталитарному образцу с «Кратким курсом» и обязательным единомыслием, а более обыкновенным путем — с чрезвычайной грязью, вихлянием и шатанием. Как у французов после 1789 года, только сильно помягче.
А всякое коренное переучреждение основ государства сопровождается сильным беспорядком. В итоге выясняется, что произнесено слишком много громких слов, напечатано слишком много бумажных денег, а страдания и чаяния народные не сократились, но скорее умножились. Попутно революция пожрала довольно много своих детей, а многие дети сами пожрали довольно много казенного имущества — для поддержания священного канона требуется единомыслие и коррекция истории задним числом на уровне не ниже «Краткого курса».
Поэтому от современников великих событий всегда и везде трудно ждать искреннего приятия зарниц нового мира и восхищения этими зарницами. Во времена Директории мудрено было бы найти людей, готовых искренно умиляться штурмом Бастилии. Да и во времена Консульства и Империи тоже. Слишком сильно утомление от радикального переустройства. Хотя бы это переустройство было и разумным и правильным с точки зрения Мирового Духа.
Прислушиваться к Мировому Духу гораздо сподручнее через несколько поколений, когда и участники, и свидетели великих событий уже ушли, сделанного век назад уж точно не воротишь и создание национального мифа встречает куда меньше препятствий. Как это и произошло во Франции при Третьей (уже!) республике в 1880 году. Поэтому Б.Е. Немцова можно отчасти утешить. Где-нибудь в 2060 году, когда и его, и нас поглотит медленная Лета, 22 августа, может быть, и станет главным национальным праздником, Днем свободной России etc. До тех пор — вряд ли.
