Это было, если не ошибаюсь, в 1978-м и в Грозном. Друзья-журналисты предложили мне лишний пригласительный на концерт Владимира Высоцкого. Сюрприз! И вот — стадион (тогда мало кто из наших собирал стадионы, Высоцкий мог и два). Трибуны полны и в предвкушении. И вот выходит... Всеволод Абдулов. Друг и коллега Высоцкого по Театру на Таганке. Кому нужен Абдулов, да еще Всеволод, а не Александр, да еще в южном городе, где каждый второй сам — Абдуллов? А тут еще и небо хмурое, и дождь собирается...
Но слушали. Пять, десять, пятнадцать минут.
О театре вообще и Таганке в частности, о Станиславском, Вахтангове, Мейерхольде, о Любимове, Савине, Золотухине, Демидовой...
Наконец вышел Сам. С гитарой на плече. Шквал аплодисментов. Вопреки ожиданиям порядком раздраженной Абдуловым, да еще Всеволодом, публики Владимир Высоцкий... продолжил рассказ о Театре на Таганке. И снова — Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Любимов... И вдруг голос. Не Высоцкого! Другой:
— Давай, ближе к делу!
Ну вы знаете Высоцкого. Вы не знаете Высоцкого, если думаете, что он не услышал бы этот голос или сделал вид, что не услышал.
— Я сам знаю, дальше или ближе к делу...
Но и «голос» оказался не подарок:
— Мы не в театр пришли! Пой, Вова, пой!
Популярная индийская мелодрама «Танцор диско» еще, наверное, только снималась, и выражение «Джимми, пой!» было не в тренде, чтобы Высоцкий мог отшутиться, типа я тебе не Джимми. Но если бы и даже, вряд ли, он поступил иначе, а не в своем духе. Закинув подругу-гитару на плечо, он пошел в глубь сцены, в сторону гримерки, затем остановился, обернулся к зрителям:
— Я не вернусь, если он не уйдет...
Представляете стадион? Полный. И где-то — не разглядеть — сидит какой-то человек и самым обыкновенным образом срывает концерт, а вместе с ним и настроение тысяч людей, которые пришли послушать и увидеть точно не его, но и не абы кого, а Высоцкого, самого Высоцкого! Подняли такой ор, что, если бы не милиция, смутьяна вынесла бы энергия коллизея.
Высоцкий вернулся. Попросил прощения. Дословно не помню, но что-то про «баклана из зоны», каких он много встречал и которые «только языком трепаться и умеют». Потом еще раз извинился и спросил, с чего начать? Зрители бросились перекрикивать друг друга:
— «Парус»!
— «Кони привередливые»!
— «Затопи ты мне баньку по-белому»!
Но... Высоцкий не был бы Высоцким, если бы не начал с... Театра на Таганке. Точнее, если бы не закончил свой прерванный «бакланом» монолог.
В этом эпизоде весь Высоцкий. Непредсказуемый, взрывной, стремительный. Как стихийный поток после бури — сметающий все преграды на пути, запруды, камни, песок, бревна. Бескомпромиссность, причем агрессивная такая, наступательная агрессивность.
Или я, или он. Или так, или никак. Или Париж, или Магадан.
При этом — не мятежник ни разу, не заговорщик, не революционер. Он никогда не участвовал в официальных аналогах нынешних «корпоративов», ни ко Дню милиции, ни на 8 марта, ни в «Голубых огоньках». Не то, чтобы запрещали, не поощряли. Да и сам, может, не хотел. «Там хорошо, но мне туда не надо!» В этом и секрет. Потому именно и Париж. А не Магадан.
И уж, конечно, я бы не осмелился причислять Владимира Высоцкого к «скоморохам». Он не был антисоветчиком. Но не был и советским. Не был бунтарем. Но парус порвали...
