До тех пор пока живут поколения «рожденных в СССР», события 1990-х, в особенности итоги приватизации, будут камнем преткновения в любых спорах о нашем будущем. Вспоминая 20-летие появления ваучеров, «обычные» денежные, а потом залоговые аукционы, информационное пространство наполнилось очередной порцией оценок и самой приватизации, и ее итогов. Собственно, ничего нового не сказано как представителями левых — «Юбилей преступления» (Э. Лимонов), так и представителями правых — «Национализация — плохое слово» (В. Милов).
По мнению последнего из упомянутых авторов, несмотря на то что сама по себе приватизация проходила «нечестно и непрозрачно», все же с объективной точки зрения она «привела к появлению в России сектора экономики, который оказался достаточно конкурентоспособным и обеспечил нам тот самый экономический рост, благодаря которому в 2000-е средние темпы роста реальных доходов граждан превышали 12% в год».
Логика «реформаторов-приватизаторов» очень проста — во главе угла стоят цифры и вереницы процентов — все выше, и лучше, и перспективнее. Что ж, цифры — дело хорошее.
Не так давно один из ведущих западных журналов, «Ланцет», опубликовал статью оксфордского социолога Дэвида Стаклера о влиянии массовой приватизации на резкое повышение смертности активного мужского населения в странах Центральной и Восточной Европы. Разумеется, постсоветское пространство не было исключением — «в России с 1991 по 1994 год рост безработицы составил более 305%, и, соответственно, мужская смертность чуть ли не мгновенно увеличилась на 42%». Ему немедленно возразил Джеффри Сакс, американский архитектор «шоковой терапии», который усомнился в связи роста смертности с приватизацией, и все только потому, что британец не учитывал... эпидемиологические карты регионов. Браво! Жаль, что господин Милов не использовал динамику изменения эпидемиологических карт российских регионов в подтверждение эффективности дележа государственного пирога. Неизвестно, кому из реформаторов 1990-х принадлежат слова: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет 30 млн — они не вписались в рынок. Не думайте об этом. Новые вырастут!» В. Полеванов приписывает их Анатолию Чубайсу, тот категорически отрицает. Но, кто бы ни произнес эти слова, их стоило бы выдумать и инкрустировать золотом и платиной в современной истории России.
Ладно. Что действительно считать? Миллионом больше покойников, миллионом меньше. Пусть уже доплатят за приватизацию, кто сколько сможет, да и перевернем эту страницу. Так-то оно так, но ведь если залоговые аукционы проходили так нечестно, то победители этих аукционов — ныне живущие преуспевающие бизнесмены — совсем не уважаемые граждане или законные налогоплательщики, а всего лишь «невеликие комбинаторы». А почему нет? Тогда и цифры-показатели эффективности засверкают бриллиантами в новой короне новой России. Да и любимое всеми либералами, включая американского посла Макфола, словечко «революция» — так оцениваются события начала 1990-х — займет свое законное и достойное место в исторических хрониках.
Но есть и другая макроисторическая модель для описания и анализа процессов тех лет, о которой не любят вспоминать, например, те же американские эксперты, а наши, в массе своей, толком и не знают, что это такое. Речь идет о «коллапсе» не столько пресловутого режима или экономики, а о коллапсе, то есть исчезновении, смерти, советского общества. Коллапс как модель описания действительности как раз и означает резкое, внезапное исчезновение общества и любых социальных институтов. Иными словами: резкое сокращение населения, массовые миграции, отсутствие значимых достижений в культуре, упадок образования, здравоохранения — словом, «аномия», то есть исчезновение любых, я подчеркиваю, любых систем ценностей. Собственно, ни о каком праве, законах, справедливости, эффективности речи нет и быть по определению не может. Если уж и говорить о нечестной приватизации, которая в итоге вывела Россию на какие-то рубежи, то только как о мародерстве на трупе советского общества. И уж оценивать какие-то экономические показатели в отрыве от анализа и оценки социальных процессов смерти общества — коллапса — совершенно невозможно. Стоит добавить, что «смерть» в данном контексте означает именно определенную социально-экономическую модель, а не биологическую метафору, как принято до сих пор в российской культуре. Впрочем, как добавил бы действительно великий комбинатор Бендер, — к показателям эффективности экономики эти исследования и модели не имеют никакого отношения.
Разумеется, организовать ренационализацию в масштабах России невозможно, и призывы В. Милова «забыть это слово» — это так, для красного словца. Все ведь понимаем и знаем. Но только если уж говорить о реанимации и реабилитации общества и систем ценностей, то стоило бы начать называть вещи своими именами и не прикрываться экономическими терминами и цифрами. Для современного российского общества это вопрос жизни и смерти, и никто не сможет сделать ни одного эффективного шага ни в одной сфере деятельности для выхода из глубокого социального кризиса, если недавняя история продолжает замалчиваться или, того хуже, бестолково интерпретироваться.
