Из жизни корнеплодов: русские зайцы и немецкие лохи
Новый сборник драматургии Сергея Носова состоит в основном из винтажных вещей, написанных в 1990-е, но совершенно не воспринимающихся как «ретро». К тому же пьесы Носова, ставшие в известной мере тем, что принято именовать «современная классика», раньше не удосуживались собрать под одной обложкой. Теперь же творчество драматурга можно изучать в динамике его развития, чем и занялась критик Лидия Маслова, специально для «Известий».
Сергей Носов
Морковку нож не берет
М.: ИД «Городец-Флюид», 2020. — 432 с.
Чем хороша и удобна жизнь писателя-абсурдиста, каким является Носов, — ему не обязательно гнаться за «духом времени». Охочий до абсурда читатель чувствует, что этот химический элемент незримо растворен в атмосфере любого времени примерно в более или менее постоянной концентрации. Дело не только в том, что в России, и особенно в любимом Носовым Петербурге, для произрастания абсурда особенно питательная почва, но и в том, что здесь его не принято стесняться как какого-то дефекта социального устройства. Наоборот, абсурд принято эстетически оформлять, делая объектом веселых шуток или даже серьезным арт-объектом, под который можно получать гранты и вообще как-то монетизировать.
Именно это пытаются сделать герои пьесы «Берендей» (1994), откуда позаимствованы и название сборника, и эпиграф, предлагающий вместо неприступной морковки обратить внимание на более податливую свеклу. Диалог этот происходит между двумя русскоязычными гражданами, вынужденными из экономии путешествовать зайцем по железной дороге некой абстрактной заграничной страны, — Рюриком и Володей.
Сергей Носов
Тут, конечно, вспоминаются Владимир и Эстрагон из пьесы «В ожидании Годо» — драматург Носов вообще довольно явный наследник беккетовской линии абсурдизма. И хотя социальный фон у него погуще, поконкретнее, а черный юмор носит особо отчаянный местный колорит, но философская интонация спокойной задумчивой безысходности очень часто похожа.
Итак, Володя и Рюрик, которых непреклонный контролер высаживает на каждой станции (всего их в пьесе семь, и каждая, согласно педантичным ремаркам, «похожа на прежние» или «немногим отличается от предыдущих», ну разве что иногда игривый автор для разнообразия меняет местами «немногим» и «от предыдущих»), поэтапно везут в город Энс, где удалось обосноваться азюлянту Володе, ценный груз — сумку «ножей овощных, для праздничного оформления стола».
Они предназначены для выгодной продажи местным жителям, падким на цветы, вырезанные из корнеплодов, но гораздо больше — на сами волшебные русские инструменты:
«Ты бы видел их лица, Володька, когда я продаю ножи, их восторги... как нравится им... они же как дети...»
Предприимчивому Рюрику удалось легализоваться в Европе, объявив себя «берендеем». Позже это нацменьшинство всплывет в одном из флешбеков носовского романа «Грачи улетели» (2005), где воспроизводится аналогичная поездка русских зайцев по немецкой железной дороге. Только вместо ножей там предметом контрабанды будут мухобойки, столь же завораживающие для прагматичного европейца, сколь и бессмысленные с рациональной точки зрения, основанной на подсчете КПД и рентабельности и вычитающей из этой схемы чистое удовольствие от процесса использования.
По пути Володя и Рюрик, учившиеся вместе в университете, предаются воспоминаниям, пересказывают сны, пьют водку, что неизбежно расширяет круг обсуждаемых философских вопросов, более или менее соглашаясь с выводом, что, несмотря на обилие бестолочи, несправедливости и идиотизма вокруг, «каждый миг бытия должен быть праздником».
Эта носовская установка, продиктованная не оптимизмом, а скорее стоицизмом, сохраняется и в самой поздней пьесе сборника «Чудо, что я», которую от «Берендея» отделяет 13 лет. Из более новых примет времени тут представлены нелепые подробности офисной жизни. Например, корпоративный гимн, который принимаемые на работу клянутся петь каждый полдень и действительно поют, хоть и не все одинаково добросовестно:
«Добро восторжествует!
Да сгинет в мире зло!
Нам в том, что здесь работаем,
На редкость повезло!»
Есть в речи персонажей и актуальные неологизмы вроде «социопат» или «конфликтолог», а также новые названия заведений: «Болото» закрыто. Пойдем в «Пост-Миллениум». Но хотя все подталкивает к пошлой сентенции «люди меняются» (как замечает одна из не очень умных героинь), некоторые слова пребудут в русском языке вовеки, потому что вечны отображаемые ими явления: «Ты раньше не был лохом. А теперь ты лох!.. Выдающийся лох!..»
В принципе, романтизация «лоховства» во всех его многообразных проявлениях и ипостасях — одна из магистральных тем Носова, в чьей картине мира лох — легко переходящее звание. Все так или иначе оказываются «лохами» по очереди, а то и одновременно. Так, безусловно, является лохом перед лицом коварной судьбы пронырливый берендей, думающий, как ловко он впарил свои ножи иностранным лохам. С милыми его сердцу овощными ножами Носов так и не может расстаться и в пьесах новейшего времени: в «Чудо, что я» очередной сеанс разводки лоха (точнее, лошицы) происходит в театральной студии при заводе ножей для праздничного оформления стола.
Джон Леннон
Идея о том, что, несмотря на всеобщий идиотизм и собственное лоховство, никогда не поздно и никто не запретит оформить любой момент своего существования как праздник, звучит в «Чуде» уже не интимным алкоголическим шепотом, а в полный голос. Героиня, которая не должна была родиться, рассказывает про день чудесного, по отцовской пьяни, спасения от маминого аборта: «Это просто чудо, что я есть». Чудесами полны все пьесы Носова, хотя иногда они могут быть искусно замаскированы под обыденность, как в пьесе «Джон Леннон, отец», где является вечно живой Джон Леннон, принявший в миру скромное имя Федор Кузьмич.
Впрочем, они могут быть оправданы и помрачением конкретного рассудка — как в представлении из педагогической жизни «1992: Путем Колумба». Здесь директор школы возвращается из плавания в Америку с затуманенным взором и сенсационным сообщением, требующим радикального пересмотра существующих глобусов.
Чудесное спасение Бориса Ельцина, бывшего на волосок от гибели, но так и не узнавшего об этом, описано в рассказе-монологе «6 июня». Извечная для автора тема рокового лоховства смыкается тут с темой тесноты человеческого существования, в котором даже после фантастического и невероятного появления на свет так легко почувствовать себя лишним. Той самой помехой чьим-то грандиозным замыслам, о которой говорится в «вероятно, комедии» «Тесный мир»: «Все мешают друг другу. Одни больше мешают, другие меньше».
