Зинаида Гиппиус не осталась в русской литературе произведениями, которые знают многие, строками, засевшими в памяти. Она известна своей биографией, а вернее — судьбой. В день 150-летия со дня рождения «декадентской мадонны», как называли ее одни современники, «сатанессы», как утверждали другие, наверное, самое время полистать книгу ее жизни.
Одна из самых колоритных обитательниц дореволюционного Петербурга, города «духов и туманов», была по рождению и первому воспитанию провинциалкой. Родилась в Белёве, жила в Туле, Саратове, Харькове. Несколько месяцев Гиппиусы провели в столице империи — глава семьи получил должность товарища обер-прокурора Сената. Но вскоре он тяжело заболел и вынужден был уехать на юг, в городок Нежин, где когда-то учился Гоголь.
После смерти отца состоялся переезд в Москву. Оттуда — из-за открывшегося у Зинаиды туберкулеза — в Крым, затем на Кавказ. Образования как такового она не получила: из Киевского женского института ее забрали «из-за тоски», московскую гимназию Фишер пришлось оставить по причине болезни.
Петербурженкой Гиппиус стала в 20 лет, вскоре после свадьбы с Дмитрием Сергеевичем Мережковским, оставшимся в памяти потомков благодаря манифесту русского декаданса, в котором есть бессмертные строки: «Дерзновенны наши речи, / Но на смерть осуждены / Слишком ранние предтечи / Слишком медленной весны».
С Мережковским она прожила вместе больше полувека; впрочем, брак супругов был довольно свободным — любовные увлечения не возбранялись.
Чтобы не испытывать творческой ревности, молодые решили работать в разных направлениях. Мережковский застолбил поэзию, Гиппиус досталась проза, хотя стихи она писала с детства и не раз получала нагоняй от родителей, считавших ее опыты признаком «испорченности».
Первые же ее рассказы, а затем и романы были опубликованы в ведущих журналах того времени – «Вестнике Европы», «Русской мысли», «Северном вестнике». Вскоре Мережковский попросил расторгнуть договор и переключился на прозу, а Гиппиус стала всё больше уходить в стихи. Кстати, позже за свои романы Мережковский будет десять раз номинирован на Нобелевскую премию.
Ранняя проза Гиппиус была вполне себе реалистической. Символизм, ницшеанские мотивы воспринимаются в ней словно бы данью времени, зато стихотворения стали образцом декадентства. Эпатажного и наивного увлечения домашней молодежи.
«Не ведаю, восстать иль покориться, / Нет смелости ни умереть, ни жить... / Мне близок Бог — но не могу молиться, /Хочу любви — и не могу любить», — писала 25-летняя женщина. Или вот: «Беспощадна моя дорога, /Она меня к смерти ведет. / Но люблю я себя, как Бога, — / Любовь мою душу спасет». Современники называли ее стихи «преступными». Сейчас они скорее смешные.
Но судьба уготовила Гиппиус долгую жизнь и реальные, не умозрительные, страдания…
Если бы они с мужем просто писали, остались бы наверняка интересными литераторами, не больше. Но одного творчества им оказалось мало — требовалось жизнетворчество. Они открыли салон в своей просторной квартире в «доме Музури».
Сегодня традиции литературных салонов, собраний в квартирах в России не существует. Есть так называемые вечера, а попросту мероприятия в уцелевших Домах писателей, в немногих литературных кафе. Но это именно мероприятия, с которых чаще всего хочется побыстрее уйти.
Салон Гиппиус и Мережковского притягивал поэтов, прозаиков, философов, даже духовенство — там кипела мысль, рождались идеи, там, по словам Андрея Белого, «воистину творили культуру». Через их квартиру прошли, пожалуй, все значимые фигуры Серебряного века от Бердяева и Розанова до Горького и Есенина. Потом многие из них сыпали проклятиями в адрес хозяев, но тогда именно там обретали известность, вес, статус…
Гиппиус прошла тот же путь, что и большинство русских интеллигентов. До зубовного скрежета ненавидела самодержавную власть, всячески ее подтачивала, подобно нынешним «либералам» с шумом отправлялась в добровольную эмиграцию, которая длилась год-два; с восторгом встретила Февральскую революцию, но быстро разочаровалась в Керенском.
Судя по ее дневникам и воспоминаниям, Октябрь стал ей ненавистен буквально на следующий день: «…Мы вышли с Д. С. на улицу. Как скользко, студёно, черно… Подушка навалилась — на город? На Россию? Хуже…»
В первые месяцы Гиппиус бесстрашно выступала в печати против новой власти. Весной 1918-го выпустила сборник под названием «Последние стихи», где есть совсем короткое: «Если гаснет свет — я ничего не вижу. / Если человек зверь — я его ненавижу. / Если человек хуже зверя — я его убиваю. /Если кончена моя Россия — я умираю».
Но Гиппиус не умерла, не взялась за оружие и ее не убили. Более того, новая власть пыталась перетянуть их с Мережковским на свою сторону. Сложно поверить, но в красном Петрограде они прожили больше двух лет. Причем Мережковский сотрудничал с горьковским издательством «Всемирная литература», получал паек и деньги, его пьесы шли в советских театрах, был издан его роман «14 декабря».
В то же время все два года супруги планировали побег. Один из планов удался: в самом конце 1919-го они получили мандаты на чтение лекций в красноармейских частях и выехали на запад. Перешли границу с Польшей, а осенью 1920-го поселились в Париже, где Гиппиус когда-то купила квартиру.
Впереди были четверть века жизни Зинаиды Николаевны без России. Попытки восстановить петербургский уклад, возобновление салонов, которые стали пародией на те, в «доме Музури». Не в России Гиппиус писалось тяжело, в отличие от мужа, который выпускал книгу за книгой.
После того как Мережковский выступил в поддержку Гитлера в войне с СССР, от супругов отвернулись почти все. И французы, и русские эмигранты. Мережковский умер в декабре 1941-го, Гиппиус — в сентябре 1945-го почти всеми забытой старушкой.
Незадолго до побега из «Совдепии» она записала в дневнике: «Вот что надо не забыть. Вот чего не знают те, которые не сидят с нами, гуляют на свободе. Русские ли они? Я склонна думать, что они перестали быть русскими. Русские только мы, только в России».
Наверное, эти слова оказались пророческими.
