Троица на тройке: русские художники осмыслили «Мертвые души»
Русь, куда ж несешься ты? На сакраментальный гоголевский вопрос Музей AZ решил ответить с помощью визуальных образов. Графика Анатолия Зверева, офорты Марка Шагала и скульптура Вадима Космачева, специально созданная для выставки «Птица-тройка и ее пассажиры», предлагают три разных взгляда на «Мертвые души». Но для всех этих художников текст великой поэмы — лишь повод для размышления и импульс к созданию своего мира.
Между работами, представленными на трех этажах музея, стилевая дистанция столь же велика, как и временная. Шагал создавал свои офорты по заказу великого галериста Амбруаза Воллара в 1920-х, затем дополнив сюиту в 1940-х. И это — скрупулезное, до деталей, воплощение образов и описаний Гоголя, но в узнаваемой шагаловской манере. Кажется, герои сейчас взлетят над улочками этого провинциального городка, так похожего на дореволюционный Витебск.
Зверев обращался к творчеству Гоголя в зрелый период творчества — с 1950-х до 1980-х; но его интересовали не столько сюжетные моменты, сколько дух эксцентрики и ирония любимого писателя. Лейтмотивом всей зверевской гоголиады — а это не только представленные на выставке вариации на «Мертвые души», но и «Записки сумасшедшего», и «Тарас Бульба», и «Вий» — стал образ самого Гоголя. Вот и на выставке его портретов, то хулигански-шаржевых, то почти абстрактных, куда больше, чем изображений собственно персонажей.
Наконец, Космачев воплотил главный символ поэмы — тройку лошадей — уже в наши дни, получив заказ от куратора Полины Лобачевской. И его скульптура вызывает ассоциации не столько со знаменитым финалом первого тома, сколько со всадниками Апокалипсиса — такая энергия и пластическая монументальность заключена в этой металлической конструкции, конкретной и условной одновременно.
При всей прозрачности концепции и относительно небольшом количестве экспонатов (Зверева — меньше, Шагала — больше, хотя представлены не все из созданных им для Воллара 96 офортов) эта выставка одна из самых сложных для восприятия. Графика — жанр камерный и требующий от зрителя сосредоточенности. И несколько ярких зверевских гуашей только подчеркивают общий цветовой лаконизм экспозиции.
Плюс к этому сквозная тема, задающая доминирующее настроение, не располагает к контрастам, а без них драматургия не выстраивается. Все-таки и Шагал, и Зверев выводили на первый план в своих иллюстрациях одно и то же: гротесковость, обаятельную провинциальность. Иные прочтения могли бы разбавить эту добродушную эксцентрику (пусть и столь разную эстетически). Например, у Юрия Купера есть серия иллюстраций к «Мертвым душам», стилизованная под дагерротипы, и эта ностальгическая ретроатмосфера там сильнее остальных мотивов. Но, видимо, магия числа «три» и естественные ограничения пространства были для музея сильнее стремления к всеохватности.
В этом есть и своя прелесть. Выставка оставляет зрителю пространство для фантазии, побуждает его мысленно заполнять лакуны — в сюжете поэмы, в истории художественной гоголиады, в искусстве Зверева и Шагала, для которых это хоть и яркая, но далеко не главная страница творчества. В общем, это камерный, тихий проект. Даже оформление здесь неожиданно лаконичное, не в пример большинству предыдущих экспозиций Лобачевской: ровные ряды рамочек и скромные обои в цветочек. Обаятельная пародия на мещанство в духе Коробочки.
А ответов на гоголевские вопросы здесь, конечно, не найти. Но с троицей таких пассажиров-художников Русь-тройка, вероятно, всё же на правильном пути.
