«XVIII столетие в Китае — это век Цяньлуна»
В пятницу, 15 марта 2019 года, в Музеях Московского Кремля открывается выставка «Сокровища императорского дворца Гугун. Эпоха процветания Китая в XVIII веке». В экспозиции будут представлены более сотни уникальных предметов быта Запретного города из собрания пекинского Музея дворца Гугун. Научный редактор каталога выставки Елизавета Волчкова (кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Китая ИСАА МГУ; доцент Института классического Востока и античности НИУ ВШЭ) рассказала «Известиям» об особенностях представленного исторического периода и о самых интересных экспонатах.
— В чем особенность представленной на выставке эпохи в истории отношений Китая и Европы?
— XVIII столетие было эпохой моды на всё китайское в Европе — именно тогда загадочная империя на далеком Востоке впервые запечатлелась в коллективной памяти европейцев. Но одновременно это был и век максимальной закрытости Поднебесной от внешнего влияния. Европейцам Китай представлялся цветущей, богатой и недвижной страной, управляемой учеными и философами. Фарфор, ткани, лаки — все удивительные диковины, попадавшие в Европу из Китая, создавали идеализированный образ далекой империи. Но на самом деле многое из того, что привозили на Запад торговцы, не вполне точно представляло настоящую китайскую культуру.
Каналы поступления были ограничены, и они были довольно специфичны. Прежде всего это были миссионеры-иезуиты, служившие своего рода консультантами при дворе императора Канси, правившего в конце XVII — начале XVIII века. Они создавали в Европе очень позитивный идеологический образ далекой державы — разумно управляемой, обеспечивающей счастье всем свои подданным. Кроме того, направленные в Китай посольства привозили дары императора европейским монархам — и именно эти предметы становились образцами для копирования и подражания для местных мастеров. Например, император Канси преподнес Петру I два ящика фейерверков — потому что «огневое действо» в Пекине очень впечатлило русского посланника Л.В. Измайлова.
Еще одним каналом была торговля — и как раз в этом отношении Китай держал себя очень закрыто. Вся морская торговля с европейцами с 1757 года велась строго через один порт, Гуанчжоу, — на Западе его называли Кантон. У европейских коммерсантов были разные интересы в Китае — например, Британская Ост-Индская компания занималась импортом чая. Но покупались и заказывались и предметы декоративно-прикладного искусства. Поэтому в Гуанчжоу в какой-то момент сложился довольно специфичный рынок, обеспечивавший европейцев именно тем, что они чаще всего заказывали. Например, часть фарфора , поставлявшегося европейским покупателям, изготавливалась уже с расчетом на европейские вкусы — как их понимали китайцы. Поэтому искажения в европейском восприятии Китая были неизбежны.
Интерес к Китаю в Европе создал направление шинуазри — подражание «китайскому стилю» и использование китайских мотивов в искусстве. Но и в Китае опыт знакомства с европейскими вещами и создания «экспортных» произведений искусства применялся в том числе и в придворных мастерских. На выставке, например, есть два экспоната, произведенных в Китае, но выполненных под сильным европейским влиянием, — это экран с изображением галантной сцены и настольные часы.
— Расскажите, пожалуйста, об императоре, сокровища дворца которого покажут в Москве.
— Выставка, которая открывается в Музеях Московского Кремля, посвящена эпохе одного из самых выдающихся правителей Китая — императора Цяньлуна, внука Канси. Он правил очень долго — фактически 63 года, с 1735 по 1799 год (хотя официально и отрекся от престола в 1796-м, не желая превзойти в длительности правления деда, находившегося на троне 61 год). В известном смысле, можно сказать, что XVIII столетие в Китае — это век Цяньлуна. Но в отличие от деда, часто встречавшегося с людьми с Запада, интересовавшегося жизнью за пределами Китая и благосклонно принимавшего своих подданных, принявших христианство, Цяньлун привел страну к состоянию информационной и культурной. Тем не менее и он воспринимался в Европе поначалу довольно позитивно: до Вольтера дошли переводы стихов Цяньлуна на французский, и великий философ очень ценил их и посылал своим корреспондентам по переписке в качестве образцов высокого стиля.
Эра Цяньлуна — это, с одной стороны, эпоха благоденствия и расцвета культуры, с другой — проводившейся жесткими методами территориальной экспансии, время политических процессов и литературной цензуры. Особенности и парадоксы правления Цяньлуна можно хорошо объяснить свойственной традиционной китайской мысли идеологемой упорядочивания мира. Завоевание сопредельных территорий было для него естественным продолжением процесса объединения Поднебесной — приведения варварства к цивилизации, к порядку. Цяньлун как бы отсекал «ненужное», а оставшееся классифицировал, присваивал каждому явлению место в иерархии ценностей. Народы присоединенных территорий вливались в цинский Китай, а в придворный ритуал вводились изменения, которые символизировали, что император стал главой и над тибетцами, уйгурами, монголами.
К примеру, император регулярно проводил ритуальную осеннюю охоту, где представители маньчжурских и монгольских знатных родов могли продемонстрировать военную доблесть. Тибетскими буддистами Цяньлун почитался как перерождение Бодхисаттвы Манджушри, и существует целый ряд икон, где он изображен в соответствующем образе. И преследования несогласных, которые часто ставят Цяньлуну в вину, шли тоже в рамках этого упорядочивания. Даже так называемая литературная инквизиция шла параллельно с затеянным Цяньлуном обобщением ханьского культурного наследия, составлением огромной императорской библиотеки — «Полного собрания книг по четырем разделам». Этот масштабный интеллектуальный проект спас для нас многие тексты, которые иначе просто бы потерялись. Но то, что считалось цензорами не соответствующим государственной идеологии, просто уничтожалось — например, фрагменты, негативно трактовавшие правления иноземных династий в Китае (а династия, к которой принадлежал Цяньлун, напомню, была также пришлой — маньчжурской).
На самом деле по процессам против крамолы было осуждено не так много «ученых мужей», шэньши. Гораздо чаще устраивались показательные процессы против коррупционеров-чиновников, осуждение которых должно было служить примером для прочих и вести к исправлению нравов.
Себе самому Цяньлун отводил роль верховного арбитра в этнических, духовных, интеллектуальных спорах. Его желание увековечить свои достижения отразилось и в предметах искусства. К примеру, на выставке представлена императорская печать «Совершенного старца десяти свершений», вырезанная в честь побед в военных кампаниях времен правления Цяньлуна — не все эти кампании были на самом деле удачными, но сам император считал их, безусловно, триумфами. Вероятно, он действительно видел себя как собирателя — и земель, и литературного наследия, и изящных искусств — и человека, наделенного правом расставлять акценты.
— В какой-то мере можно провести параллель с европейским «просвещенным абсолютизмом», но реализованным буквально «огнем и мечом»?
— Безусловно, это абсолютизм — все императоры XVIII века лично участвовали в государственных делах и замыкали многие вещи на себе. Например, в практику вошло направление императору конфиденциальных докладов чиновниками на местах — такая «прямая линия» к властителю. И он часто вмешивался даже в самые незначительные вопросы и выносил по ним решения. Собственно, многие дела, которые сегодня назвали бы «политическими», были связаны именно с желанием показать соперничавшим фракциям чиновников, что императорская власть выше любой мелкой вражды.
— А как звучал сам титул правителя Китая? Ведь «император» это всё же европейский термин.
— По-китайски он именовался «хуанди», это был титул, введенный в III веке до н.э. первым императором Китая Цинь Шихуаном. Он положил конец более чем двухвековой эпохе раздробленности, периоду «Борющихся царств». До этого правитель звался «ван», но после того как на территории Китая появилось множество независимых царств, так стал именовать себя каждый властитель. Титул себя дискредитировал, и понадобилось нечто новое, более точно определяющее верховную власть Сына Неба. «Хуан» означает «августейший», так называли легендарных властителей древности, а «ди» изначально относилось к обожествленным духам предков правителя. Личное имя императора табуировалось после его вступления на престол, с этого момента к нему были разные формы обращения, а сам он именовал себя специальным местоимением, использовавшимся исключительно самодержцами.
При восхождении на престол каждый император принимал девиз правления, по которому, согласно принятой при последних династиях практике, его часто именовали — например, девиз «Цяньлун» означает «Непоколебимое и славное»; настоящее же его имя было Айсиньгиоро Хунли. Но и это еще не всё: после смерти императора по итогам его правления ему присваивались посмертное и храмовое имена, обычно очень длинные и сложные. Для удобства использовался и сокращенный вариант, заносившийся на «поминальную табличку».
— Цяньлун вошел в историю и тем, что крайне почтительно относился к своей матери. Это было что-то исключительное в истории императорского Китая?
— Сыновняя почтительность — это вообще очень важная часть китайской традиции. Это один из краеугольных камней, на которых и сегодня держится социальная иерархия в Китае. Император Канси говорил: «Мы правим Поднебесной, опираясь на сыновнюю почтительность», так что с самого начала маньчжурского правления в Китае исключительное внимание к почитанию на государственном уровне вдовствующих императриц, а также родных и приемных матерей императоров было нормой. Канси, например, с большой любовью относился к своей бабушке, которая его воспитывала и способствовала его становлению как правителя. Так что само по себе отношение Цяньлуна к матери неудивительно, удивительно, насколько он превзошел многих своих предшественников в масштабах проявления этой добродетели. Он ежедневно навещал вдовствующую императрицу, дарил ей разнообразные подарки, построил для нее дворец, парк, буддийский храм, на каждый юбилей устраивал публичные торжества, которые затмевали празднества по случаю его собственного дня рождения.
Помимо родственных чувств здесь, конечно, играло важную роль его исключительное внимание к соблюдению ритуала. Приведу два примера из жизни двора Цяньлуна, показывающие, сколь был важен ритуал. Когда в 1748 году умерла первая супруга Цяньлуна, императрица Сяосяньчунь, он узнал, что многие чиновники не соблюдают положенный траур — и это привело к кампании репрессий против нарушителей, в ходе которой двое сыновей Цяньлуна лишились права наследовать престол.
А вот следующая официальная супруга из клана Хойфа-Нара по непонятной причине впала в немилость и после смерти была лишена торжественной церемонии погребения и усыпальницы, полагавшейся ей по статусу. Официальная версия гласила, что императрица обрезала волосы — а это полагалось делать лишь в знак траура. Таким образом, она как бы накладывала проклятие на супруга и его мать — или демонстрировала желание их гибели.
— На выставке представлены 116 предметов, связанных с жизнью Запретного города, императорского дворца. Можно ли выделить какие-то самые необычные, интересные, но, возможно, не слишком очевидные для обычных посетителей вещи?
— На самом деле экспонаты представляют разные грани придворного ритуала. Там есть предметы, относящиеся к сакральным жертвоприношениям в Храме Неба, есть ритуальные сосуды для вина и зерна, созданные при Цяньлуне, но повторяющие формы доимперского периода. Для Цяньлуна это было еще одним способом подтвердить легитимность маньчжурской династии — он заказывал очень много предметов, имитировавших древние прототипы. На выставке есть два бронзовых сосуда, один в виде быка, другой в виде слона, созданных в правление Цяньлуна по древним образцам, именно как дань архаике, как демонстрация преемственности.
Есть еще такая интересная вещь, визуально, возможно, не завораживающая воображение, но функционально любопытная — так называемая ранговая гора. Это бронзовая пирамидка, на которой нанесен ранг чиновника. Во время больших и важных церемоний, когда на каменной лестнице перед главным церемониальным павильоном Запретного города собирались гражданские и военные чиновники, такие ранговые горы указывали каждому место по ранжиру. Так создавалась видимая проекция государственной иерархии.
На выставке представлен и императорский трон с располагавшимися по обеим его сторонам курильницами, фигурами благовещих журавлей, и мифологических животных. Интересно, что сам трон не имел такого сакрального значения, как, например, в Европе. Тронов было много и все они были взаимозаменяемы; сакральна была сама фигура императора, и эта сакральность передавалась всем связанным с ним предметам. Трон сам по себе был функцией, а не священным предметом.
— То есть если на него случайно залезал дворцовый пекинес, его за это не казнили?
— Нет, казнили бы, конечно, но не за осквернение трона, а за «величайшую непочтительность».
— А среди представленной на выставке одежды, что можно особо отметить?
— Там очень много интересного. Цяньлун, каталогизатор по своей натуре, провел и реформу придворного одеяния. Было строго расписано, кому, когда и какую одежду носить, какого цвета, с какой вышивкой. Мы привыкли, что придворные костюмы в Европе были плодом фантазии заказчиков или мастеров; в Китае такая вольность была невозможна. На выставке представлены парадные одеяния императора и императрицы. На создание такой одежды уходило не менее двух лет работы большого коллектива швей и вышивальщиц, иногда по пятьсот человек. Цинский костюм — яркий, красочный и очень многоцветный. Драконы в самых разных видах, 12 символов императорской власти, пятицветные благовещие облака — всё, что только можно, собрано в декоре этих костюмов. Стоит обратить особое внимание на технику вышивки.
Интересно, что у западного — и российского в том числе — зрителя может вызвать некоторое недоумение тот факт, что в Китае драгоценностями почитались вовсе не те камни и материалы, что в Европе. Мы привыкли к изобилию золота, серебра, рубинов, бриллиантов, а на императорском китайском ожерелье можно видеть яшму, агат, коралл, лазурит — то, что у нас считается полудрагоценными, поделочными камнями.
— Есть ли на выставке вещь, которую вы сами обязательно рекомендовали бы? Может, и не самую уникальную, но дорогую лично вам — как историку?
— Наверное, свиток «Послание безмятежной весны» — двойной портрет Цяньлуна кисти Джузеппе Кастильоне, я очень его люблю. Император очень заботился о своем месте в истории и заказывал большое количество своих портретов. Судя по всему, Цяньлун любил анализировать свое внутреннее состояние в разных возрастах. В 2007 году в Музеях Московского Кремля выставлялась картина «Один или два», на которой изображен Цяньлун в одеянии китайского ученого. Он сидит в своем кабинете на фоне редкостей, ваз, тушечниц и ширмы, на которой висит его же портрет, — отсюда и название.
Эту картину Цяньлун заказывал в четырех вариантах, в разные годы своего правления. Ему интересно было показать, каким он был в разное время и какой была его картина мира. «Послание безмятежной весны» во многом из этой же серии — картина-воспоминание о днях юности, необремененных государственными заботами. В экспозиции вообще много предметов, которые демонстрируют характер императора с разных сторон — жезл, чаша, патра, экран, на которых выгравированы его стихи; костюмы, регламент которых он лично утверждал. Глядя на них, понимаешь, что Цяньлун во многом доконструировал, переосмыслил китайскую ритуальную идеологию.
