Он создал огромный мир, который вполне укладывается в пределы небольшой Абхазии. Этот мир он описывал с любовью, иногда — с улыбкой. Сегодня Фазилю Абдуловичу Искандеру исполнилось бы 90.
Это юбилей без юбиляра. Фазиль Искандер сейчас там, где юбилеи не празднуются. Хотя — что я говорю? Я ведь там не бывал. Может, и празднуются, только как-то по-другому.
Интересно, что познакомился я с Искандером тоже на юбилее, и тоже на 90-летнем. Это был юбилей Дмитрия Сергеевича Лихачева, большого поклонника его прозы. 1996 год. Торжественная часть проходила в здании петербургской Академии наук, а неформальная — в Юсуповском дворце. Этот дворец словно создан для неформальных событий — разного свойства.
Выступая в Академии, Фазиль Искандер сказал, что понял, отчего Дмитрий Сергеевич так долго живет. «Очевидно, уважаемый академик поставил себе задачей пережить советскую власть. Эту задачу он выполнил». Помолчав немного, Искандер добавил: «А теперь можно и пожить».
В Юсуповском дворце царила непринужденность. В огромном зале были расставлены круглые столы, за каждым из которых сидело по несколько человек. Нам с женой тогда повезло: мы оказались за одним столом с Искандером. На мое предложение выпить Фазиль Абдулович неожиданно ответил по-немецки: Abgemacht! («Договорились!»). Под знаком этого слова прошел весь вечер. Я наполнял стопки, а Искандер неизменно кивал. Abgemacht.
Это безмятежное застолье наполняло радостью. Источником радости наряду с юбиляром был Искандер: его присутствие всегда было праздником. Хозяин дворца отсутствовал (банкет был устроен городом), и не было повода сомневаться в качестве напитков.
Немецкое одобрение Фазиля Абдуловича напомнило мне замечательную историю о приморском ресторане в Абхазии, когда-то им описанную. В купальных костюмах входить в ресторан запрещено, поскольку этот костюм состоит из одних лишь плавок. Но все стремятся войти в него именно так. Подходят к ближайшему столику и, дав деньги, просят купить для них пару бутылок пива.
За одним из столов сидит немец. Возле него тоже появляется человек в плавках и просит купить пива. Не отрывая взгляда от просящего, немец спокойно отвечает: Verboten. Нарушитель дресс-кода отступает. Немец задумчиво смотрит вдаль, понимая, что для этой страны он нашел самое нужное слово. Verboten значит «запрещено». С точки зрения немца, всё ведь очень просто: всего-то и нужно, что одеться и войти в ресторан на легальных основаниях.
Я сказал автору, что несколько раз рассказывал эту историю в Германии. «А немцы что?» — спросил Фазиль Абдулович. «Смеются, — ответил я. — Правда, не понимают, над кем: над собой или над нами». Искандер тоже засмеялся: мы с немцами тут друг друга стоили.
В Искандере, уроженце Кавказа, было, на мой взгляд, что-то немецкое. Это его начало я оценил в полной мере, готовя сборник воспоминаний о Лихачеве. Я позвонил Фазилю Абдуловичу с просьбой что-нибудь написать в память о Дмитрии Сергеевиче. Он обещал. Не получив в условленное время текста, я опять позвонил Искандеру. Оказалось, что он только что вышел из больницы — у него были проблемы с глазами. Узнав об этом, я сказал, что, наверное, писать в такой ситуации было бы лишним. «Нет, — возразил он. — Я возьму себя в руки и напишу». И написал.
В одном из текстов Искандера деревенский старик говорит, что злодея можно простить один раз, можно простить второй. А на третий становится понятно, что он не способен жить с людьми и надо что-то предпринимать. Это «что-то» было по-крестьянски суровым. Трудная жизнь не терпит баловства. У нее нет времени на перевоспитание. Личная порядочность в таких обстоятельствах — условие выживания. Порядочность Искандера всегда была незыблемой — он был строг к себе. Писателя время от времени обманывали — достаточно вспомнить строительство дома в Переделкине. Так бывает с мудрецами. Пространство их мыслей располагается выше повседневности.
Вспоминаю тост Искандера на лихачевском юбилее. Он оглядел роскошный зал своим особым — я бы сказал, каким-то свирепым — взглядом. Искандер не был ни в малейшей степени свиреп, а взгляд — был. Всякий видевший его понимает, о чем идет речь. Под стать взгляду был и голос. Вернее, интонация. «Когда я смотрю на этот зал, — трескуче произнес Фазиль Абдулович, — мне кажется, что произошла революция…» Выдержав мхатовскую паузу, Искандер закончил: «И к власти пришла интеллигенция». Интеллигенция к власти не пришла — ни тогда, ни потом. Она нигде не приходит к власти. Да и зачем ей власть? Разумеется, это была шутка.
Не все великие писатели умеют шутить. Искандер — умел. Юмор его немного грустный, но оттого — неотразимый. Смех — это дистанция. По отношению ко времени, к окружающим, но прежде всего — к самому себе. Роман Искандера «Человек и его окрестности» начитается так: «Юмор — последняя реальность оптимизма. Так воспользуемся этой (чуть не сказал «печальной») реальностью». Конечно, воспользуемся. Abgemacht.
Автор — писатель, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского дома)
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
