Полгода назад в Третьяковской галерее произошел трагический инцидент — вандал повредил картину Ильи Репина «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года». Всё это время специалисты отдела технико-технологических исследований и реставраторы занимаются выработкой стратегии восстановления произведения, и я уверена, мы сможем ликвидировать последствия этого варварского нападения. Но встает вопрос: какие выводы мы можем извлечь из происшествия? И какие проблемы социума оно позволяет диагностировать? Сейчас, когда эмоции поутихли, самое время поразмышлять на эту тему.
Конечно, есть технические выводы. Надо усилить меры безопасности, что, впрочем, повлечет дополнительные неудобства для посетителей. Уже сейчас на входе во все крупные музеи стоят металлоискатели, рентгеновские аппараты. Но мы, видимо, будем еще тщательнее досматривать тех, кто к нам приходит. Далее, в музеях должно быть больше представителей службы безопасности и камер наблюдения. А в диспетчерской должны сидеть высококвалифицированные люди, умеющие по косвенным признакам распознать потенциально опасного человека и обезвредить его до того, как он совершит преступление.
Еще одна необходимость, о которой сейчас говорим не только мы, но и Союз музеев под руководством Михаила Борисовича Пиотровского — ужесточить наказание. Если люди будут понимать, что за покушение на произведение искусства они сядут на 15 лет, даже мысли не возникнет сделать это. Сегодня же максимальный срок в соответствии с законодательством — три года лишения свободы, а штраф — 3 млн рублей, что во много раз меньше стоимости реставрации.
Но вот что пугает: как только стало известно, что возможный штраф исчисляется тремя миллионами, тут же объявились люди, которые, во-первых, вызвались собрать эти деньги, а во-вторых, наняли обвиняемому хорошего адвоката. И это свидетельство того, что даже увеличение штрафа не решит главную проблему, а это — неправильное отношение к искусству в обществе.
Недавно я прочитала интервью Михаила Борисовича, в котором он рассказал о попытке двух людей разжечь мангал на постаменте «Медного всадника». Пока не увидела в интернете фотографию, я не верила, что такое случилось на самом деле. Даже в самом диком сне невозможно представить подобное. Это, конечно, инцидент иного плана, нежели у нас, но он свидетельствует о той же проблеме.
Самостоятельная ценность искусства для многих — не аксиома. Люди считают, что с картиной можно полемизировать, как с оппонентом в соцсетях. Они переносят агрессию в музейное пространство. И если мы сможем предпринять усилия, чтобы изменить отношение к художественному произведению как аргументу в споре, это сможет реально помочь и уберечь нас от подобных инцидентов.
Человек, покушавшийся на картину Репина, был не согласен с тем, как художник изобразил исторический момент. Но Репин-то изображал не исторический момент! Как, например, и Шекспир. Разве в своих трагедиях он отражает реальную историю? Ни в коей мере. Он берет сюжет, позволяющий сталкивать личности, обнажать большие страсти. История ему нужна только как повод, зацепка, с помощью которой можно сконструировать драматургическую ситуацию.
Вот и Илья Ефимович не создавал иллюстрацию для учебника истории. Его истинный сюжет — ужас, отчаяние непоправимого. Именно эта ситуация является предметом его картины. Репин — не Нестор-летописец. Он — художник, который говорит с людьми на языке общечеловеческих категорий, понятий и проблем.
Происшествие с картиной Репина — не единственный пример такого вопиющего непонимания сути искусства. Можно вспомнить случай в Эрмитаже — в 1985 году преступник облил кислотой «Данаю» Рембрандта, и он тоже объяснял свой поступок несогласием с сутью картины. Нам же еще в 2014 году писали и требовали снять «Ивана Грозного» из экспозиции. Можно ли себе представить, чтобы кто-то требовал прекратить ставить Шекспира, потому что описанных им событий якобы не случилось?
На заседании Союза музеев России Михаил Пиотровский выступил с осуждением такого отношения. И его мнение, и мое, что не только сам факт нападения на картину, но и реакция людей свидетельствуют о проблемах в обществе. Казалось бы, такое деяние может быть только глубоко осуждаемо — безоговорочно и всеми без исключения. Тем не менее нашлись и защитники человека, его совершившего, и те, кто обвиняли нас.
Но не стоит думать, что это проблема только наша, российская. Агрессия растет везде в мире. В этом году у нас выступал Ричард Армстронг, директор Музея Соломона Гуггенхайма. И он рассказывал, каким нападкам он и его коллеги подверглись из-за выставки китайского искусства: защитники животных и протестующие требовали снять с экспозиции три произведения. И музею в итоге пришлось идти на уступки из соображений безопасности.
Общественность полагает, что может указывать профессионалам, музейщикам, что и как показывать. «Искусство принадлежит народу» (или, как говорят на Западе, налогоплательщикам). Сторонники этой позиции имеют право настаивать на ней. Но и музейное сообщество имеет право придерживаться своей позиции: свобода всегда была прерогативой культуры. Это свобода, основанная на высочайшем профессионализме.
Я, например, не вмешиваюсь в то, как должны строиться дома, как замешивать цемент или известку. Почему же люди, далекие от музейного дела, считают, что они могут вмешиваться в культурный процесс? Если доводить это до предела, мы окажемся в критической ситуации. Ситуации с нападениями на картины и вандализмом у памятников — яркий тому пример. Не изменив отношение общества к искусству, не убедив людей в абсолютной ценности художественных произведений, мы рискуем и нашим художественным прошлым, и нашим будущим.
Автор — искусствовед, куратор международных выставок, генеральный директор Третьяковской галереи
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
